Ирина Богатырева - Кадын

И она развернула коня и тронулась шагом, но покачнулась и стала заваливаться с седла. Все так оторопели, что никто не пошевелился, только из-за спины Алатая соскользнула легкая дева, подбежала к коню Кадын и не дала ей упасть. Алатай пришел в себя, догнал их и помог уложить царя на своего коня.

– Все слышали? – кричал сзади Каспай. – Царское слово! Кто пойдет против…

Конь под Алатаем захрапел, когда проходил над расстрелянными телами. Алатай покосился в ту сторону и вдруг понял, что на трупах нет крови.

Лето было тяжелым, лето было шалым. Земля ходила ходуном, и люди уже не латали домов, на дальние стоянки не уходили, боялись обвалов, держали скотину поближе. Зверье спускалось в долины или же уходило вовсе, откочевывало за перевалы, где было спокойнее. Охоты не было, пастьбы не было. Вся жизнь сбилась, точно захромавший конь.

Все лето Алатай провел в седле, ездил из стана в стан. Он видел рухнувшие дома, видел семьи, живущие в кибитках. Люди были беспокойны, ждали помощи и не знали, где ее искать. Кадын не собирала глав и не просила их о кочевье. Она сказала: «Люди сами выбрали жить на этой земле. Если не хотят покинуть ее, покоя им не будет». Люди шли к ней с жалобами каждый день, видел Алатай, и она старалась решить их заботы, но никто из глав, и это тоже видел Алатай, – никто из глав не пришел просить о кочевье.

Еще Алатай видел, как страдает Кадын. Боли в голове уже не отпускали. Она потеряла сон, лицо ее было бледным, а глаза – красными, и тяжелая тоска лежала на дне их. Сердце ее стало мрачным, дух – нетерпимым и резким. Алатай видел, как матери пугали ею малых детей, когда проезжала она по стану: «Не реви! Видишь – царь едет, сейчас тебя заберет!» – и дети замолкали, раскрыв рот, во все глаза глядя на мрачного всадника, чей дух был смущен, а разум нырял на такие глубины, что Алатаю страшно было заглянуть следом.

Но еще видел он, что царя коснулся дар чистой ясности и проницательности. Все ее суды были точны, как клинок в бою, все, что прозревала она о людях, было правдой. У Алатай захватывало дух, когда доводилось ему бывать на судах, – ему казалось, что перед царем открывает Бело-Синий завесу неведомого, и она видит далеко, и видит сердца как собственные клети за домом. Алатай обмирал в благоговении, но вместе с тем дурное предчувствие томило его – говорят, будущее могут предсказывать лишь обреченные.

Только в скачках и воинских играх, казалось, еще находила Кадын покой – не раз видел Алатай, как гоняла она коня в степи за станом и одна играла с оружием на рассвете, подобная сказочному солнечному воину. Теми же играми доводилось тешиться и самому Алатаю, но не в одиночестве, а вместе с Игдыз. Кадын сдержала слово, и Таргатай, старшая дева в чертоге, приняла дев и вдов, желавших стать искусными воинами, и учила их. Боевым лагерем жили они теперь недалеко от чертога. Алатаю нельзя было ходить туда, но каждый вечер они встречались с Игдыз на полпути от стана и вместе гоняли коней или же играли с оружием.

Алатай быстро привык к этим встречам и страдал, если они не случались. Он чуял, как сердце его прикипает к Игдыз, к ее дерзкому голосу и нежному девичьему лицу. Он многому учился у нее и признавал ее сильным воином, в чем-то более искусным, нежели он сам, и все же все в нем дрожало и тянулось к ней, как если бы она была простая дева.

Случалось, они вместе оставались на ночь в тайге, засидевшись у огня и не успев засветло к дому. Тогда Алатая охватывало нестерпимое беспокойство и, ложась по другую сторону кострища, повернувшись к Игдыз спиной, он мучился и не мог уснуть. Лежа, не шелохнувшись, так, что все мышцы превращались в камень, он впитывал звуки тайги, из всех узнавая только один – ровное чистое дыхание девы. Когда же проходило время, и он понимал, что она уснула, он тихо, как умел, поднимался, подкидывал хворост и жадно, неотрывно смотрел через огонь на ее лицо. Она спала ровно, а ему казалось, что он продолжает начатую днем битву. Не в силах оторваться, вновь и вновь пробегая глазами это лицо, запоминая, хватая всякую его черточку, он чуял себя так, будто ворует. Он боялся, что она проснется и заметит его, но вместе с тем хотел этого, – ему казалось, что, если она проснется, значит, тоже думает о нем. Но она не проснулась ни разу.

Но расставшись с Игдыз поутру, он спешил к царскому дому, презирая себя, как предателя. Ему казалось, он совсем позабыл о Кадын. Он был уверен, что она не знает об этих встречах, но стыд не покидал его. И он стал сильнее, когда однажды она спросила: