Василий Русин - Час Надежды

– Леонид, ты веришь в Бога? – этот вопрос вернул меня к реальности, какой бы невероятной она ни была. Я повернулся к ней, её голос был музыкой, которую я хотел слушать вечно. Я коснулся пальцами её волос.

– Нет, думаю, нет, но теперь я верю в чудеса. А ещё я помню рассказы моей прабабки о том, что людям следует бояться туманов и тех, кто приходит с ними. Как быть с этим, я ещё не решил, – она засмеялась, и туман скрыл её от меня. Она растворилась в ворохе снежно-белой неги и вновь появилась с другой стороны от меня. На этот раз туман забрал с собой её одежду.

– Туман связывает два мира в один, он служит тропинкой нам к вам, а вам к нам. Если тебе будет одиноко или печально, или жизнь будет невмоготу, ты всегда сможешь найти меня в тумане, и я покажу тебе свой мир. Мир по ту сторону тумана, – она прильнула ко мне всем телом, туман спрятал нас. Её губы отыскали мои.

– Я всегда буду рядом с тобой, как бы далеко ты ни был от дома, как бы плохо тебе ни пришлось. Я найду тебя. Тебе стоит только позвать, и мы вновь будем вместе, возлюбленный мой, – её голос звучал в моей голове, сам тонул в её ласках, и сквозь негу любви я чувствовал, как после очередного поцелуя у меня пошла кровь, она прильнула к ране, и мое сознание угасло, поглощенное темнотой.

Леонид.

Туман в ту ночь скрыл весь город, добравшись до крыш самых высоких зданий в городе. С высоты птичьего полета Куйбышев перестал существовать, став молочным пятном, немного размытым, нечетким, из его глубин неспешно подымались клубы дыма: доменные печи города работали без устали.

Леонид в своей палате мучился от всё возрастающего жара. Температура росла, но на этот раз сон не спешил оставлять узника, и Леонид был вынужден пребывать в далеком от реальности мире. Быть может, разбуди его кто, история пошла бы по совершенно иному пути.

Туман скрыл деревья перед больницей, ограждения, кованые ворота, охранников, их голоса – всё потонуло в бесконечной серости. Безысходность и бессилие, скрыли людей. И всякий труд, за который полагалось приняться в этот час, был забыт, всякое дело было брошено, и воля горожан сменилась на туманную меланхолию. Где-то вдалеке завыла собака, оказавшаяся одна в сером плену: она не могла вынести ужас и тишину, которую принес с собой туман.

Леонид разлепил веки. Жар давил на глаза, и всё вокруг плыло четкие и ровные формы превратились в туманные силуэты. Леонид перегнулся через край постели, его вырвало. Потом температура спала, и Леонид откинулся на подушку. Глаза закрылись сами собой.

«Кто я?» – этот вопрос звучал всё громче в его голове. Воспаленное сознание силилось найти ответ. Леонид будто пытался открыть дверь комнаты, а ручка была раскалена до предела, и он обжигал руку раз за разом.

В конце концов, Леонид взглянул в маленькое окошко в двери, оно запотело от жара, пульсировавшего вокруг, ладони болели от ожогов, бесполезных попыток открыть эту злополучную дверь. Он взглянул в окно. В комнате кто-то был, но кто? Разглядеть не получалось, оргстекло искажало черты, да и невыносимая жара мешала сосредоточиться.

Леонид стучал в дверь, кричал, чтобы открыли с той стороны. Но тщетно. Жар нарастал, и сознание Леонида угасло во всепобеждающем пекле.

Открыв глаза, Леонид посмотрел в окно. Там, в туманной дымке, был ясно виден силуэт женщины, она стояла напротив окна и звала его, по крайней мере, Леониду так казалось. Он вытянул руку, чтобы коснуться стекла со своей стороны, но оковы больно врезались в запястья. Тогда он закричал, стал дергать руками и ногами, не обращая внимания на боль. Он смотрел стоявшую по ту сторону стекла сотканную из тумана красавицу, и по его щекам текли слезы. Он звал её по имени, звал всеми ласковыми словами, которые говорил ей в те ночи, когда она согревалась его в объятьях.

Леонид знал, что происходит, какой-то препарат «лечит» его, буквально сжигает его воспоминания одно за другим. Он плакал и, встретившись взглядом с туманной нимфой, глотал соленые слезы, потому что с каждой следующей секундой лицо совершенной женщины по ту сторону стекла становилось для него всё менее важным.

Он будто наяву увидел, как лекарство, будто фашистский солдат, закованный в броню с ревущем злобой огнеметом, идет из комнаты в комнату его разума и под рев пламени оставляет после себя горящие не опознаваемые останки. Пепел кружит над ним, будто крылья чудовищного демона, хохот слышен из-под маски солдата, и Леонид, снова ставший маленьким мальчиком, в ужасе бежит по огромному дому, сжимая в руке сверток с самыми дорогими воспоминаниями: о маме и счастливом детстве, проведенным с ней. В детской ладошке до боли сжата фотокарточка бесконечной красоты женщины, но от жара, чада и слез мальчугана она искажается, и женщина из красивой превращается в неузнаваемое туманное пятно.