Дмитрий Манасыпов - Порох и соль

Соленым Заяц стал не просто так. В осаду Абиссой, лет так десяток назад, местный трактирщик продавал соль втридорога, если не дороже. Когда выяснилось, после пришедших на выручку варваров и легионеров, что Заяц еще торговал и секретами, отправляя к «черным» собственных сыновей темными ночами… все ему и припомнили. И сварили в соляном растворе.

– Что за щенок? – поинтересовался у Молдо хмурый невысокий тип, подпиравший косяк на входе таверны. – Сейчас лишних нет.

– Со мной.

– Ньют придет, – сказал Хорне, – искать меня станет.

– Обождет, – отрезал Молдо, сплюнув и затерев, – невелика птица, погреется на солнышке, блоддеров хвост.

Спорить Хорне не стал, видя, как ожидает его слов хмуро-невысокий. Что-то внутри, то ли какое предчувствие, то ли дедова наука, подсказывало – не сцепляйся, пока не по зубам он тебе… щенок.

Оружие на типе висело, но немного, в порту особо не разгуляешься с абордажками или топориком. Нож на поясе, цепная дубинка с деревянным шаром через плечо, засапожник из-за голенища. Только дед всегда учил смотреть внимательнее и видеть спрятанное. Вот прямо как сейчас, когда складка на боку камзола так и кричала о потайном кармане, баюкающем литой кастет. А чуть приподнявшаяся сзади ткань торчала не просто так, пряча за собой, скорее всего, что-то серьезнее обычного матросского ножа.

Да и руки у хмурого оказались серьезными. Жесткие, сухие, с темными костяшками, с застарелыми шрамами на них же. Этот умел бить чем угодно, хоть сталью, хоть руками-ногами. Целый нос, ни разу не свернутый, говорил о мастерстве. Хмурый не молод, лет тридцати, раз никто не свернул горбатый клюв набок, значит, дрался как проклятый.

– Эй, младшой, не теряй ход! – Молдо обернулся, уже стоя внутри. – Ты чего там якорь бросил?

Хорне боком прошел мимо хмурого, явно ждущего хотя бы какой-то причины, постарался не сильно задеть курткой за косяк. Тот недавно поставили новый, обстругав тяп-ляп, а куртка у него была одна. Своя, вернее, ведь платья в большом сундуке хватало, но пока не на него. «Соленый Заяц» держала не морская семья, это Хорне понял сразу, хотя ни разу здесь не был. В тавернах, где хозяйничали бывшие мареманны, люди моря, светили фонари. Кованые, с стеклами, чтобы ветром не задувало, въевшиеся в жизнь моряка как винная порция перед обедом. Даже под потолок, чтобы светить ярче, заказывали на Жестяной огромные копии кормовых, крепили на цепях, заливали масло.

Здесь, под черными балками, низко давящими на сидящих, висели тележные колеса, заставленные дешевыми сальными свечами. Скисшие огарки капали вниз, мазались под ногами, мешали прогорклую вонь с подгоревшей рыбой из кухни. Именно с кухни, на камбуз открытый очаг и дровяная печь не тянули, порядка не наблюдалось. Да и рыба была самая дешевая, а вместо мяса шкворчали, чернея, куски свиного сала. Дерьмовое место «Соленый Заяц», ровно как его публика. Это Хорне понял сразу, садясь за круглый стол, сбитый из колоды и нечистых досок.

В хорошей морской таверне столы скоблили, не допускали липкой пленки стекавшего месяцами жира, приставших к ним мусора и крошеной недожеванной еды.

Он бы даже ушел, но Молдо уже смотрел пристально, наливая себе сидра из пузатого кувшина, а с ним сидели еще двое из тех, кто пил вчера в его, Хорне, доме. Теперь уже полностью его доме.

– Садись, Хорне! – крякнул Сизый, рыжеватый зубоскал-горлодер, давным-давно родившийся где-то на востоке и прижившийся у моря. – Садись и говори, чего надумал. А то мы, грешным делом, подумали – все, закончились Хорне, как Кишки-Вон проводили. А вот, глядишь-ты, вроде, как и ошибались. Верно, братцы?

Сизый, со своей половиной лица в родимом пятне, густого винного цвета, кривил блестящие губищи в непонятной ухмылке. У Хорне чесались кулаки и злость была готова выкипеть наружу.

«Драться надо спокойно» – проворчал в голове дедовский голос и Хорне просто сел. Не время. Жаль, мечты на самом деле оказываются такой вот грязью. Ловцы удачи, морские псы, соленые волки, да уж… Настоящее отребье, как-то выживающее после ухода от Хорне.

У Сизого на левой руке почти нет пальцев, торчат пеньки после удара доккенгармского топора. У второго, Глифа, нет глаза, нет ушей, говорят, в штанах тоже небольшая нехватка, мол, Глиф очень уж любил три вещи: резать глотки в абордаже, копить золотишко и драть баб без оплаты. Вот вроде с того ему и прилетело как-то ножиком. Кто знает, может и врут, а может, и нет.

Один Молдо в их компании смотрится настоящим мареманном, соленым псом, прячущим клыки и могущим порвать пару-тройку таких юнцов, как младший Хорне. Двоих с ним Хайни, чтоб ему с места не сойти, уделал бы в сечку быстро.