Александра Лисина: Мар. Тень императора

Дурное предчувствие обожгло как огнем, заставив попятиться. Но как только моя рука перестала касаться изъеденного временем бетонного края, стена… попросту испарилась.

Я суматошно обернулась, но канализационной трубы и впрямь больше не было. А вместо нее, насколько хватало глаз, расстилалось все то же заснеженное поле, над которым дрожала и переливалась, будто голограмма, картинка той самой комнаты, откуда я так долго выбиралась. Замусоренной, захламленной, с целой горой металлических балок и торчащей во все стороны арматурой, на одной из которых, как раз под люком, висело обездвиженное тело в точно таком же серебристом комбинезоне, как у меня.

Но вот наверху метнулись какие-то тени. Сквозь дыру в потолке заглянуло незнакомое мужское лицо. Темноту разрезал острый, как нож, луч фонарика. После чего лицо мужчины исказилось. Рот раскрылся для крика, но ни одного звука до меня так и не долетело.

В этот момент в моей голове что-то щелкнуло, и стремительно зарождающиеся эмоции как отрезало. Ни боли, ни страха, ни разочарования, ни даже легонькой досады от мысли, что моя жизнь закончилась так нелепо. В двадцать семь надо семью заводить, детей растить, карьеру строить… но у Марины Извольской, секретаря-референта одной из крупных столичных строительных фирм, ничего этого уже не будет. Просто потому, что кто-то недостаточно хорошо выполнил свою работу, а кто-то, напротив, настолько удачно вжился в роль, что это привело к трагедии.

Впрочем, а чувствую ли я себя обиженной или разозленной на чужую глупость?

Увы. Сейчас я совсем ничего не чувствую. Просто стою и смотрю, как одну за другой в подвал сбрасывают веревки. Как торопливо спускаются по ним люди в ярко-рыжих жилетах. Как в гнетущей тишине снимают с арматуры тело в окровавленном балахоне. А когда от неосторожного движения голова чуть поворачивается и из-под спутанных волос проступает знакомое лицо с широко раскрытыми глазами, я даже не пугаюсь.

Совсем.

Ничто в моей душе в тот момент не шелохнулось. Она словно вымерзла от холода, заледенела от осознания, что тело на «голограмме» действительно мое. И встрепенулась, лишь когда неподалеку снова раздался заунывный волчий вой, после чего совсем рядом скрипнул снег, а еще через миг моего затылка коснулось чужое дыхание.

Медленно обернувшись, я подняла взгляд и замерла, не зная, удивляться мне или бояться.

Волчица. Огромная. Белая, как снег, широкогрудая и синеглазая. Она стояла напротив и внимательно изучала меня сквозь поднявшуюся с ее приходом метель. Сперва показалось, что густая шерсть покрыта сосульками, поэтому зверюга выглядела слегка… угловатой, что ли? А потом я поняла: волчица не совсем реальная. Сотканная из поземки и снежного вихря, она выглядела невесомой и призрачной. Точно такой же, как мечущиеся за ее спиной четырехлапые тени.

Хотя, может, это не тени, а души?

Неожиданно из груди волчицы вырвался низкий рык, похожий то ли на зов, то ли на приглашение. Моей щеки коснулся теплый язык. За спиной раздалось шумное дыхание. Вокруг нас сомкнулись полупрозрачные, созданные все из той же метели души… и мне вдруг стало хорошо. Я ощутила, что здесь, на бескрайних ледяных просторах, все еще кому-то нужна. Меня позвали, приняли и пригласили. Не знаю, куда и зачем, но, наверное, лучше быть в стае, чем остаться одиночкой. И лучше иметь хоть какую-то цель, чем целую вечность бесплодно бродить по пустой равнине.

Я глубоко вздохнула и прикрыла глаза. А когда смогла их открыть, мир вокруг снова изменился. Точно так же, как изменилась и я. Теперь вместо ног у меня были могучие волчьи лапы. Вместо пустоты в душе – ощущение единения с такими же, как я, неприкаянными душами. А вместо смутных догадок – твердая уверенность, что разразившаяся торжествующим воем, сорвавшаяся с места стая и впрямь преследует какую-то важную цель.

Это была последняя связная мысль, которая посетила мою голову. А затем щеки во второй раз коснулся волчий язык, и то, что называется искрой человеческого разума, окончательно во мне угасло, не оставив после себя ни сожалений, ни сомнений, ни тревог.

Когда я снова осознала себя, вокруг было тихо и темно. Голова казалась пустой, в памяти не мелькало ни одной четкой картинки. И даже связных мыслей в моем сознании не появилось, хотя почему-то казалось, что так было не всегда.

Лежать, свернувшись калачиком, оказалось привычным и вполне удобным, только очень уж жестко. Проведя ладонью перед собой, я поняла, что нахожусь на каменном ложе. Что камень твердый и шершавый, но при этом закругленный с краю и испещрен непонятными знаками, будто это не камень вовсе, а самый настоящий алтарь.