Баир Жамбалов - За этот шанс во Вселенной

«Я обещаю. Это будет мне легче сделать, чем тот поступок, что переместил меня из одного мира в другой».

Легче ли? Возможно, но… она и родным близким, и самому Стэну не раскрыла вот эти подаренные знания. Легче ли. Возможно, но…, а ведь стоило ей раскрыть это всё, то и судьба, и положение в данный момент, были бы, наверняка, совсем другими, и даже, скорее всего, ожидал бы её бурный рост карьеры, а об отстранении от мечты о звёздных, межгалактических экспедициях и не было бы речи.

Спокойствие за личную безопасность в плане физическом, но лишение духовного спокойствия. За что, такое в линии судьбы? Но в сохранении этой тайны она старалась придерживаться того обещания, данного суровому воину, полководцу. И может, ещё что-то заставляло её придерживаться этого. Но что? В глубине души понимала, но сама, же, отказывалась верить в это. Но неужели она, чьим достижением является, прежде всего, интеллект, превосходные знания в области космогонии, старалась в чём-то, в какой-то составляющей части души, походить на него, того страшного дьявола из бездны Вселенной. И это она – хрупкая девушка. Но ведь разные миры! И это тоже в сокровенных кладовых души. И всё, же, ведь он оценил тогда, и притом высоко, тот её поступок. И она была гостьей на его корабле. Она была первой и единственной, переступившей порог командного пункта. Что ж, может, это очень многого стоит в линии её судьбы, стоит такой высоты, о чём никогда бы и не подумать, не представить.

– Стэн, мне тяжело без звёздных экспедиций. Я жду тебя, а сердце обливается кровью горечи. Я ведь тоже могла быть рядом с тобой, с вами, там, в далёких звёздах, галактиках. Ведь это всё, была моя мечта, когда-то исполненная мечта. Как прерванный полёт…

– Даже Элкьяер, Янг, даже сам Фонтэн не могут. В Конгрессе Звездоплавания абсолютное большинство против. Только пересечение по Солнечной системе. Мы все, весь экипаж «Джомолунгмы», писали рапорт о твоём возвращении. Но нас не слышат.

– И даже те, ради высших целей так активно толкавшие меня на корабль так называемых врагов, – в интонации Мидори господствовала ирония.

– И даже те. Но ведь ты не говоришь, кто они, – с волнением отвечал Стэн.

– Я никогда не скажу. И пусть живут с исполненной мечтой. Тот, которого они так боялись, боятся, хотя он так далеко отсюда, стоит на неизмеримо высокой ступени Вселенной. И он – мой друг! Кто они перед ним? Жалкие черви, да и только.

Была в этих словах злость, но не только. Было осознание своего высокого уровня в пространстве Вселенной, что ценилось ею сейчас, может, выше, чем вот эта вся узаконенная условность или реальность. Как никто другой, Стэн понимал, что изменилась она, уже не та, вся в расцветии искренности. Нет, не было в этой перемене ничего такого отрицательного или же чего-нибудь такого горделиво надменного, но той мечтательности юной девушки, может, той прозрачной чистоты в переплетении с какой-то наивностью, всё же не было. Появились оттенки философского суждения, преисполненного опытом. И это-то на фоне столь юного, прекрасного лика красавицы, всего образа её? Но проведи-ка столько времени на чужом корабле…

В первое время не было отбоя от журналистов, репортёров разного уровня и калибра со всей Солнечной системы. Да, её отгораживали от них, как могли. Но всё же. И вот в своих интервью она говорила только одно, что тот инопланетянин, страшный образ которого так усиленно муссировался всевозможными средствами массовой информации, вовсе не враг, а ей лично приходится другом. Но разве поверить этому, когда сам взгляд этого монстра с экранов, мониторов, голограмм уже наводил ужас. Да и ещё память на генетическом уровне продолжала хранить, и это было не бесполезно, отрицательное, плохое, мерзкое, подлое, уж изрядно накопившееся за историю человечества. Ну, а насчёт таких её заявлений приходили в голову разве лишь такие мысли: «Она как зомби. Возможно, это уловка врага. Какова же сила психического воздействия?»

Вот это-то, таковое суждение большинства и явилось основной причиной устранения от дела, чуть ли не от всех космических профессий и, главное, от её мечты. И дома, среди родных, и Стэну она говорила то же самое. Могли ли поверить родные, мог ли поверить Стэн? Они всем видом своим показывали, что верят ей. Но ведь что-то затаилось в самых дальних закоулках души. А Элкьяер, а Янг, а Бёрдсли, а Майоров, а космогонисты, а разведчики?

Могла ли Мидори доказать всему человечеству своё видение этого далёкого, но страшного космического феномена, своё отношение к нему? Нет и нет. Первое впечатление, неизгладимо оставившее след в умах, сердцах, душах, воображении крепко держало в плену страха, тревоги, предубеждённости, и с этим ничего не поделаешь.