Денис Ватутин - Как я был Диктатором

(рассказ- памфлет)

В отношении всякой великой силы…

человечество всегда должно думать о том,

чтобы сделать из нее орудие своих намерений…

Ф. Ницше

Уничтожение – какое сладкое и успокоительное слово. В голове тромбом не дают дышать непроходимые и странные парадоксы. Нас мало, убийственно мало! Нас не хватает. Мы ищем точку опоры, верный и простой выход. А здесь, вдруг все замирает внутри, подпрыгивает желудок, и как на вираже, захлестывает пенным гребнем волна адреналина. Наркотик. Выстрел. Шаг из люка дирижабля.

Этот сладостный, почти экстатический поворот по часовой стрелке ручки самоликвидатора. Видимый плюс (он же минус) в профессии смертника в том, что он часто остается в живых.

И тут, выход для ярости находится в простом и облегчающем душу слове:

УНИЧТОЖЕНИЕ!

Этот гимн рокота стихийных бедствий и шипение лавы. Многие тысячи тонн… оглушительные и сокрушающие удары… языческая вакханалия выстрелов… блеск погон, залитых кровью и закатным солнцем, таким же, как при Филиппах, где сложил голову Марк Юний.

И все это бушует внутри меня! Дюзы моих реактивных двигателей ревут огненным потоком всепоглощающего бешенства, и я стремглав несусь в ночь к восходу солнца или к катастрофе.

– К нашему большому сожалению, мы вынуждены пойти на крайние меры. Мы будем безжалостно уничтожать наших врагов!

И это более, чем универсально. Этим нельзя грезить, это нельзя обдумывать. Не размышлять! Иначе стресс пройдет!

Вытираю пот со лба и висков. Пытаюсь поймать эту тонкую грань. Сладостная лёгкость даёт ощущение истины. Почему же наступает неизбежный дисбаланс?

Все от Александра Македонского и Чингиз-хана до Ленина и Гитлера (не говоря уже о Мисиме) ошибались в чем-то одном. Найти эту грань максимально чётко, холодно и расчётливо. Это невозможно во время извержения вулкана

(или семени).

* * *

Арес Кор, мой двоюродный брат, говорил однажды, что жизнь – это сильное течение, изменить которое невозможно, но достаточно упасть с берега крупному камню, русло может поменяться… А почему упал камень? Потому что консервативная река не задумываясь, подточила берег, а камень мог бы и не падать. Вот так в тесном сплетении живут эволюция и революция, любовь и ненависть, смерть и жизнь…

Сегодня, соединения тяжёлых ударных цеппелинов «Красного Сентября» в результате массированной атаки, при поддержке авианосных механо-соединений и сил местной самообороны, выбили остатки Пятой Армии ЛеХа из Дублина. Армии Императора предприняли атаку на Лиссабон…

…Казалось этой войне не было начала, и конца ей тоже не будет… Сентябристы захватили около четырёх провинций и столицу восточного побережья, Нью-Глазго. Нью-Йорк и Вшингтон уже лежали в руинах. Через неделю, под огнём головных батарей Имперских броненосцев пал Лиссабон, Рим и Афины. К тому моменту «ментальный бунт» уже бушевал на всех континентах, и только Император окапался на территории Британии, надеясь, что островное положение надёжно изолирует и его персону, и его излучатели, со штатом инженеров, и весь его «горизонт событий», который он провёл в радиусе трёх сотен километров от резиденции.

Это случилось во вторник. События, предшествующие этому давали понять, что силы ЛеХа (легион Хаоса) собираются выступить в неожиданном союзе, с Императором, под Арденами… Всё это осложняло и без того непростую ситуацию на море. А меж тем, в городах шли волнения лавочников и студентов: они решительно не приветствовали реформы сентябристов…

Во вторник, ровно в двенадцать, когда мы ворвались во дворец президента Боливии в Ла-Пасе, я объявил себя диктатором, и наши силы, достаточно многочисленные, отсоединились от коалиции Чёрного Сентября…

Это произошло не по моей воле, а по неумолимой логике событий.

К нам присоединилась кавалерия генерала Эдуардо и бронекорпус «Стальных Тореро».

Эдуардо не самый лучший союзник, да к тому же из новых аристократов.

Мы начали зачищать местные войска на предмет сочувствия Императору… Виселицы тогда стояли до окраин города, а дым от костров был виден в Кочабамба…

* * *

…Где правит любовь, там нет желания властвовать…

Любовь – тень власти.

К. Г. Юнг

В воздухе носился запах какого-то чужого праздника, хотя я и был, далеко не последней его причиной.

Эллен не понимает моего пристрастия к военной форме.

– Ты носишь её даже дома, – говорит она, задумчиво глядя в окно, – это свойственно глубоко закомплексованным людям, которые, за счет такого фетишизма, поддерживают свой слабый, но импульсивный характер.