Валя Худякова - Жизнь пяти

Он здесь, а это значит их учителя больше нет. Он здесь, и значит нет в живых их главного врага.

Они молчат. Замерев в едином порыве безмолвного, тягостного траура и торжествующей, долгожданной, страшной победы. Размышляя каждый о своем и об одном и том же одновременно.

В ушах эхом прошлого раздаются стоны и крики, в глазах отсветами ярких огней проплывают статичные, выхваченные нещадной памятью искаженные мукой лица. Лица, что оборванными жизнями их хозяев теперь навечно останутся с ними. Их будущие ночные кошмары и строчки предсмертных исповедей.

В прохладном воздухе комнаты еще витает запах войны и крови. Предрассветный, леденящий, сводящий с ума ужас, из цепких лап которого они еле выбрались пару часов назад.

Несколько жутких, пахнущих влажным, тошнотворно-сладким тленом мгновений, несколько секунд собственного, безвозвратного, неизбежного падения перед первыми нотами испепеляющего тьму горна рассвета.

И вот наконец яркий, нестерпимо сияющий край солнечного диска медленно выплывает из бесконечной вереницы темных, городских крыш. Его дерзкие стрелы-лучи бесстрашно врываются в комнату, на короткий миг наполняя ее всю неожиданно теплым, ласковым светом, изгоняя мрак и тени ночи, а затем ускользают, преломляясь и распадаясь на острых гранях сертэ, рождая веселый, задорный хоровод сверкающих бликов. Крошечных солнечных зайчиков, пробегающих в своей неведомой игре по их серым, хмурым, измученным лицам.

Финальный аккорд прошлого. Торжественная увертюра будущего-настоящего.

Воздух теплеет.

Зира, как всегда первая, как всегда соединяющая их всех, таких разных и порой, непримиримых, улыбается. Робко, словно настороженно пробует на вкус это, кажется, вдруг позабытое уже, непривычное выражение радости, примиряя, прилаживая его к новой себе, к новому миру. И они разом, будто подхватывая ее настроение, тоже улыбаются. Кто широко, с облегчением отступивших страхов, кто с трудом, через пелену боли и терзающий сердце и тело страданий, кто также робко, с недоверием и сомнением в собственных силах.

Они улыбаются, перебрасываясь волной взглядов и чувств, мимолетных ощущений и невысказанных мыслей. Улыбаются солнцу, жизни, наступившему дню и друг другу, улыбаются готовые перейти к чему-то большему, чем отрешенно скорбное, замкнутое молчание…

Но время против.

Шелест одежды, гибкие шаги узких, бойцовских сапог, стройная, юркая фигура, взмах когда-то светлого рукава рубахи, длинная, плотная коса, новый запах – гари, ночи и моря. Ривин Вут, мягко ступая, разрушает их круг.

Он поворачивается к Митару. На руках – россыпь порезов и ссадин, на лице – черные полосы сажи и пепел усталости. Голос – непривычно рваный, сухой и безликий.

Митар, нашли твоего отца.

Тени вновь наполняют комнату.

Рука Курта, медленно скользя по грубой ткани пиджака, крепко, насколько хватает сил сжимает подрагивающее плечо друга.

Митар встает. Взрывая воздух клубами пыли. Пробуждаясь, будто заснувший давным-давно великан, поднимается, словно древний воин, когда-то злым роком судьбы обращенный в камень и теперь вновь ощутивший живительно обреченное дыхание жизни. Расправляет широкие плечи и крепкую спину, ловким движением сильной руки подхватывает оставленное оружие.

Курт рядом тоже с тихим неловким стоном пытается встать на ноги. Однако Митар решительным жестом острого клинка останавливает его.

Идем.

Он мерно кивает Ривину и, не дождавшись ответа, ведь и так знает, куда направляться, растворяется в ласковом свете утра.

Растворяется, чтобы где-то там, через несколько кварталов отсюда, едва-едва успеть расслышать последний вздох умирающего от собственного заклинания, горячо любимого, но так и не смирившегося с поражением короля, отца.

Очередной огонек оранжево-белый, с трепещущимися оттенками зелено- фиолетового неторопливо оторвался от мягких, поблескивающих подушечек тонких пальцев и, на миг застыв в тяжелом, спертом воздухе, будто скованный каким-то внезапным откровением предчувствия, затем вальяжно поплыл вверх, к десятку других, таких же ярких огней, легким облачком света, застывших под потолком.

Зира вздохнула, резким, пронизывающим, движением вскинув и опустив грудь. Влажная от сладкого пота прядь каштановых волос упала на бледное, круглое лицо. Ладонь дрожащая и липкая коснулась шершавой, прохладной, каменной стены, оставляя на мягком, тронутом старостью шелке кожи мелкие царапины-порезы.