Вадим Вятсон - Нэй. Сердце Сошо

– Уйди! Достал!

– Ты это зря, – он подошел очень близко, можно сказать, впритык (а Нэй и забыл, что Лайза такая высокая). – Со мной не надо так разговаривать!

– Друг мой, – подал голос новый друг Лайзы, и в этом голосе не чувствовалось страха, – вам ведь уже сказали, что следует оставить девушку в покое!

– А тебя никто не спрашивал!

– Господа! Господа, – новый друг поднял руки, – так дела не делаются. Хотите поговорить – пожалуйста! В любое время! Но хамить-то зачем?

– Я еще и не начинал! – проговорил верзила, сплюнул на камни мостовой и, развернувшись, быстрым шагом направился прочь.

Знакомый Лайзы огляделся, секунду задержал взгляд на Нэе, и тоже в глазах любопытство, и совершенно неожиданно проговорил:

– А не зайти ли нам в ресторанчик. Вон, кстати, какая призывная вывеска: «Веселый дровосек и кабанчик». Кабанчика еще понять могу, но дровосек тут при чем? Каша из топора?

Послышался смех Лайзы, но чувствовалось, что ей страшно, и ее друг пытается как-то разрядить обстановку. И ему это, кажется, удалось.

Говорят, ресторанчик хороший. Ценник не ломовой, но и не для среднего достатка. Но Нэя туда не пустят и на порог. Здесь, кстати, есть недалеко симпатичный трактирчик «Тролль и солнце», где на камнях, которые считаются осколками окаменелых троллей, жарят прекрасную яичницу. Что касается яичницы, то она и в самом деле отличная, а вот по поводу камней, скорее всего, врут. Никто уже и не помнит, жили ли вообще в Каракрасе тролли.

Но Нэй задумался и пропустил поворот к этому трактирчику. Да и неудобно следить за обстановкой, сидя в трактире. Лучше кое-что другое применить.

А о чем задумался?

О Лайзе.

Райса о Лайзе писала довольно подробно, можно сказать, без купюр. Поэтому Нэй был в курсе почти всех новостей, слухов и сплетен о своей первой любви.

И история эта, если сложить все, что Нэй знал, тоже была не очень-то и радостная…

Нэй видел свадьбу и был рад и за Лайзу, и за ее жениха молодого, но уже мастеровитого, кожевенника. И когда год тренировался, отслеживал счастливое семейство. Неэтично, конечно, подглядывать, но всякий раз, когда смотрел на их счастливые лица, душа радовалась.

Правда, год прошел, а о детях как-то без разговоров обходилось. Впрочем, не его это дело, хотя у многих знакомых первенец через девять месяцев в аккурат после брачной ночи рождался.

Ну, не случилось и не случилось, чего уж там. А когда службу в Граничном Патруле начал, уже было не до подглядывания.

Это ведь только кажется, что выскочил из тела, и ты на месте. Ничего подобного. Расстояния даже тень должна преодолеть. Вернуться – да, мгновения потребны, но вот достичь точки наблюдения – часы нужны. А где их взять, эти часы? В форте, полном людей, да и служба не спит. Поэтому Нэй прекратил любые полеты своей астральной проекции на расстояния дальше нескольких верст. Он полностью доверял Райсе, и если с Мелисой, но по ее просьбе, она не говорила правду, то о Лайзе…

Ну, Нэй надеялся, что все, что сказано…

Но лучше бы и не знал.

Грустно все это.

Первое, самое первое письмо Райсы, уже отправленное в Третий северный форт, содержало ужасные вести.

Пожар случился в кожевенных мастерских. Вроде без поджога обошлось, но от этого все равно не легче. Тушили пожар всем миром, и когда казалось, что огонь побежден, о холодном огне как-то подзабыли все, случилось страшное. В мастерской мужа Лайзы, они как раз соседями были, случился взрыв. Спички Торксов, но тут без всяких интриг, отчего не менее страшно, взорвались вместе с плотной кипой кожаных выкроек, которые вспыхнули, как сухой хворост. В это время люди расслабились, принялись за разбор завалов, и в мастерской находились муж Лайзы и свекр, его отец. По описаниям очевидцев, от тел мужчин почти ничего и не осталось.

Страшно и больно.

Под впечатлением всего этого у Лайзы случился выкидыш, но при этом ни капли истерики, и даже слезинки ни одной не упало. Говорят, нужно плакать, рыдать, чтобы выплеснуть эмоции. Но, видимо, у Лайзы истерика случилась с другой стороны.

Всего месяц она пролежала, а как пришла в себя, то, можно сказать, бросилась во все тяжкие.

Проституткой она не стала, но мужчины в ее жизни стали меняться слишком часто. Причем в большинстве случаев она бросала их первая, и уже никогда не возвращалась. Кто-то вздыхал, кто-то пытался вернуть или вернуться, кто-то злился, кто-то даже плакал. Но Лайза была непреклонна.

Гулящей ее не называли, но вот оторвой прозвали. На братьев рукой показывали, говоря: «что же у вас сестра такая, разэтакая и этакая?» Те как-то собрались и попытались Лайзу запереть (до этого еще одна напасть случилась у семьи – отца их паралич разбил за пару месяцев до пожара), ну, хотя бы на натиру, чтобы умерить ее страсть. Но у нее оказалась очень тяжелая рука. Одному брату – Парсу – она поставила огромный синяк под глазом, второму – Муну – поцарапала щеку и сильно по паху вдарила, что привело к тому, что все с полчаса сидели кружком и друг друга успокаивали (кто-то подсмотрел, подглянул). Никто не знает, что она сказала братьям (говорили тихо, как заговорщики, головами соединившись), но с этого времени они больше не пытались ее остановить, а могли даже и ребра пересчитать тем, кто мерзкие слухи распространял о сестре.