Паскаль Кивижер - Королевство Краеугольного Камня. Книга 1. Мастер крушений

А вот адмирал Дорек презирал боевые искусства, пари, карты и кости. Он мечтал о матросах, которые были бы преданы душой и телом только поддержанию порядка на шхуне. А все потому, что боялся северных вод для своей немолодой «Изабеллы». Врагом номер один для адмирала был износ: подвижные детали шхуны изнашиваются, потому что постоянно трутся друг о друга; морская соль разъедает металл; солнце жжет паруса, они рвутся, края темнеют, швы расползаются; канаты перетираются и гниют, рыболовные сети продираются; мачта может треснуть и расколоться; корпус, пусть даже из дуба, который не гниет, все равно трухлявеет. Жуть.

Адмирал мечтал о матросах, которые целыми днями шьют, трут, красят, лакируют, конопатят. Счастлив он бывал, только находя крысиный помет в трюме – неопровержимое доказательство, что течи нет.

– Вот оно как, – говорил он, – на дырявой посудине крысам приходится выбираться на палубу, а у нас не так. Нашим и в трюме не на что пожаловаться.

Юнга Эма за разными работами перезнакомилась со всей командой. Сначала она чистила картошку вместе со Щепкой. Потом Феликс научил ее чинить сети и паруса (сам он обожал шитье). И Эма целый день штопала и ставила заплаты, пришивая их суровой прочной ниткой. Затем ее посвятили в искусство конопачения, тоже требующее немалого терпения, а состояло оно в том, что щели затыкали пенькой, а потом заливали смолой. Парни убедили адмирала не посылать Эму в прачечную, опасались обидеть черной работой. Но обиделся портомой, и в результате Эма несколько дней подряд стирала матросские штаны. Баталёр Овид приобщил ее к вязанию морских узлов, повторяя при любом удобном случае: «Хороший узел – красивый узел». Сам Овид был хороший, но не красивый: набросок на скорую руку, а не портрет.

В общем, незаконная пассажирка «Изабеллы» принимала участие в любых делах, кроме занятий боевым искусством. Как только Эма слышала «Стройся!», она исчезала в каком-нибудь дальнем углу. Эма не терпела прикосновений. Если Овид протягивал руку, желая помочь справиться с узлом, она мгновенно отдергивала свою. Если ведро, канат или веревка задевали ее, она отпрыгивала в сторону. Когда Щепка потащил ее за руку смотреть кита, она отпихнула его локтем в бок. И все в скором времени усвоили: с диким зверьком нужно сохранять дистанцию.

Тибо тоже наблюдал за Эмой издалека. Он отдал распоряжение адмиралу, адмирал отдал распоряжение капитану, а капитан объявил команде, что юнге запрещается лазать по мачтам вместе с марсовыми. Что не помешало одному из марсовых проникнуться к Эме дружескими чувствами. Блондин с чувствительной кожей, марсовой защищал лицо от солнца, дождя, жары и холода – словом, от любого дуновения воздуха – свиным салом. Несмотря на сало, кожа все равно шелушилась, отслаивалась лоскутами, падала на одежду и в суп, поэтому товарищи прозвали его Проказой. Проказа потчевал Эму сливами, печеньем и дружескими советами.

«Не давай воли баталёру и его длинным рукам», – говорил он.

Или: «Осторожнее с фельдшером и его гитарой. Держись подальше от романтиков!»

И еще: «Не питай иллюзий насчет принца. На вид он, может, и симпатяга, но оставил тебя на шхуне неспроста».

А если коротко: «Держи ухо востро!»

Хоть и с чесоткой, но Проказа казался славным парнем и, в отличие от всех остальных, относился к юнге как к девушке, а не как к «своему парню». Но Эме не нужны были его пропахшие чесноком советы, она и без них никому не доверяла.

Эма любила ночное время. Все становилось синим: матросы, шхуна, голые ноги, море, небо. Вахтенные, сменяясь, тихо переговаривались. Марсовые дремали среди парусов. Луна высвечивала в облаках горы и долины, а ее серебряные отблески плясали на воде вместе с лучами света из трех кают – той, где сидел, задумавшись, принц Тибо, той, где адмирал наслаждался миндальным печеньем, и той, где первый помощник, устроив страшный беспорядок, разыскивал чернильницу.

Эма обычно спала не в кубрике, в гамаке, а наверху, на свежем воздухе, устраиваясь на полуюте, на корме, куда не доносились запахи с нижней палубы и храп. В дождь она пряталась на баке, на носу. Сворачивалась, как котенок, в большой корзине с канатами, которая стояла среди ящиков с инструментами, скрученного парусного полотна, ведер и гарпунов.

Дождь шел нечасто, но тропическая безмятежность в одну секунду сменялась ливнем. Он обрушивался внезапно и так же внезапно прекращался. Однако в тот день небеса заранее насторожили команду: серые тяжелые слоны-тучи медленно собрались на западе. Вода потемнела, заволновалась и все сильнее толкала шхуну в бока.