Степан Кайманов - Тьма и пламя. На бескрайней земле [litres]

Еще был стыд. Было стыдно за то, что он толкнул родного отца. Было стыдно за то, что он подло ударил Грома, который, между прочим, уберег его от жуткого удара. Было стыдно за то, что он устроил такой переполох, о котором непременно узнают на всех островах. Причем узнают не только друзья, но и враги рода Альтирэсов. И, не дай боги, какие-нибудь мерзкие лицедеи. Этим только дай повод посмеяться над знатной семьей. А тут принц, бегающий по дворцу в одной ночной рубахе и падающий с дерева…

В коридоре наконец-то послышались шаги, голоса. Не то менялась стража, не то знатного пленника наконец-то решили освободить или хотя бы покормить. Габриэль прильнул ухом к замочной скважине.

– Не тронь, это для мэйта! – грубо и басовито предупредили за дверью.

– Да я совсем чуть-чуть, – почти жалобно проговорил стражник.

– Я же сказал: не тронь! – повторил владелец громоподобного голоса и, судя по звуку, шлепнул непонятливого стражника по руке. – Открывай.

Габриэль отскочил от двери и, пока в замке проворачивался ключ, залез в кровать, прикинувшись равнодушным ко всему мэйтом.

На пороге появился стражник, высокий и грузный, как толстобрюхое дерево. Пригнувшись, он вошел в комнату. Выпрямился, касаясь макушкой потолка. И еле заметно кивнул, приветствуя своего мэйта. Из-за черных мохнатых бровей, сросшихся над крючковатым носом, казалось, что вошедший чем-то недоволен. На его лице сверкала капельками пота трехдневная щетина. Одет он был по-летнему, в светлые тугие штаны-чулки и льняную рубаху. О том, что он стражник, говорили лишь меч на поясе да короткий красный плащ. Прежде Габриэль не видел этого человека.

В руках незнакомец держал серебристый поднос с кувшином и снедью, на которую не так давно покушался его голодный товарищ. Ни слова не говоря, стражник поставил поднос на треногий столик у двери и, повернувшись, вернулся в коридор.

Спустя три звитты в замке опять повернулся ключ. Замок и дверные петли были мощными – дверь не вышибешь. Это Габриэль проверил сразу, как только его привели в комнату. Он также оценил расстояние от вершины главной башни до ее подножия и пожалел о том, что не имеет крыльев. Отец предусмотрел все – к такому выводу Габриэль пришел, когда увидел, что вместо молоденькой глупой служанки снедь ему принес молчаливый и хмурый стражник. Служанку можно очаровать, разжалобить. Носителя красного плаща, увы, нет.

Но Габриэль не отчаивался. Злая тень, наползшая на прекрасную мечту, начала колебаться под натиском новых мыслей. Как только за дверью прозвучал жалобный, вопрошающий голос стражника, отчаяние сменилось робкой надеждой.

Габриэль сел у трехногого столика, изучая состав будущей трапезы. Отец послал рыбу под сливочным соусом, три ломтя белого хлеба, засахаренное яблоко и кувшин вина. От подноса поднимался божественный аромат, и у мэйта невольно потекли слюнки. Болезненный, позорный побег выжал из него все силы, и их следовало восполнить, чтобы… попытаться сбежать снова. Запах, идущий от еще горячей рыбы, немного путал мысли, но не до такой степени, чтобы опрометчиво набивать собственный желудок.

Мэйт отломил кусочек хлеба, положил на него кусочек рыбы и сунул в рот. Пожевал, причмокивая от наслаждения, проглотил и потянулся за следующей порцией, но остановился. И даже отодвинул поднос, способный подарить свободу.

Перебирая варианты побега, Габриэль в раздумье сел на кровать. То, что аппетитную рыбу в сливочном соусе, и засахаренное яблоко, и белый хлеб, и вино – на вино особая надежда! – придется заворожить и отдать стражникам, он уже твердо решил. Решил, как только увидел поднос с едой, ведь мэйту было известно, как заколдовать пищу и вино, чтобы кого-либо усыпить. Оставалось самое сложное: убедить стражей съесть и выпить все это. Предложение от чистого сердца могло их насторожить (отец наверняка их предупредил), поэтому нужно было схитрить. И схитрить так, чтобы даже боги поверили в намерения мэйта Семи островов. Но как?..

Габриэль приподнял край рубахи, сдвинул повязку на бедре и осмотрел рану. Повязка была явно лишней. Царапина. Сама бы затянулась, заросла. Взгляд Габриэля упал на шрамы на левой руке, которой он когда-то неосмотрительно прикрылся от клыков шипохвоста. Вот то была настоящая рана. Кровищи было – жуть.

Указательный палец мэйта лег на царапину. Ноготь подцепил коросту, похожую на мокрицу. Габриэль поежился от боли, но продолжил ковырять рану, пока щедро не пошла кровь. После чего взял кубок и подставил его к ране. Кровь алой змейкой поползла по стенке кубка.