Владимир Аренев - Время жестоких снов [сборник litres]

– Мне нравится Кевин, – быстро уточнила она. – Просто он всегда терял связь с реальным миром.

Она отвернулась, чтобы скрыть смущение, и выглянула в окно.

– Рядом с путями много синих огней, – сказала она.

Эрдан внес еще несколько исправлений.

– В самом деле? – проговорил он.

– И люди там столпились.

– Вот как.

Эрдан изменил название на «Странник Соколиной песни». Нужно более динамичное развитие сюжета, это ясно. Он напишет о том, что знает.

Подумав, он добавил: «Хроники Кевина Бардопевца. Книга первая».

По крайней мере, это он мог сделать.

Перевод Ефрема Лихтенштейна

Когда я добрался до берега, уже смеркалось, и ветер ворошил на дюнах редкие пучки травы. Пахло солью, водорослями, мокрым песком. Под копытами коня захрустели мелкие камешки и давленые ракушки. Мерный шум моря накатывал, успокаивал. Волны едва лизали пляж, оставляя полоски бурой пены.

На берегу гнила рыбацкая лодка, покрытая ракушками-баланусами и засохшей морской травой. Вокруг потемневшей от соленых ветров деревянной хижины висели сети.

Я подъехал, спешился. Звякнули оружие и кольчуга. Я подошел к накренившемуся забору. Во дворе лежали подгнившие колоды, которые наверняка притащили сюда после того, как море выбросило их на берег. В тонкой струйке синеватого дыма вялилось несколько нанизанных на палочки рыбин. Худая женщина в полотняном домотканом платье склонилась над кадкой, погрузив в воду иссохшие ладони с набрякшими суставами, и терла о стиральную доску рубаху. Увидев меня, выпрямилась, застыла, что-то крикнула сдавленно. Двое маленьких замурзанных детишек выскочили из дому и помчались к дюнам, должно быть, предупрежденные этим ее криком.

Я хмыкнул, поднял руки в успокаивающем жесте. Снял шлем с наносником, чтобы выглядеть не так угрожающе.

– Я приехал с миром, – заверил ее. – Отсюда ведь ближе всего до Торренбурга?

Она вздрогнула. Посмотрела на море, где, наверное, виднелся остров. Я проследил за ее взглядом, прищурился, но ничего не увидел. Должно быть, из-за сумерек и седого тумана, застившего горизонт.

– Не плывите туда, господин. – Голос женщины был хриплым, словно ощетинившееся занозами дерево.

Я снова хмыкнул.

– Я ведь не первый, верно? Кто-то недавно тут побывал?

Она кивнула, не глядя мне в глаза. Я мог показать княжеский перстень и велеть ей говорить. Или обнажить меч и заставить ее все мне рассказать. На пару мгновений я даже почувствовал искушение, укол нетерпения – но преодолел его. Эта женщина была тверда, как выглаженные ветром стены ее дома. Кроме того, она предупредила детей. Она боялась чужаков, знавала насилие и угрозы. Я добьюсь большего лаской и спокойствием, а не суровым словом и угрозами.

Я ждал. Темнело, ветер оглаживал стебли трав на дюнах и колыхал сохнущие рыбацкие сети.

Она покачала головой, словно отгоняя навязчивую мысль.

– Видите, господин, – сказала она наконец, словно без уверенности, – дом у меня бедный, но немного хлеба, рыбы и пива найдется. О коне не беспокойтесь, – добавила она, заметив, как я оглядываюсь на гнедка. – Только расседлать бы его. Ребятишки отведут в сарай, напоят, сена положат.

– А расскажете мне о Торренберге? – спросил я быстро. – И о том человеке?

Она проворчала что-то и гневно замолчала. В густеющих сумерках я видел ее губы, сжатые и окруженные сеточкой мелких морщин. Не проронив ни слова, она выжала постиранное, развесила на веревке и, не оглядываясь на меня, направилась в сторону хаты. Я пошел следом. Склонился на пороге, отстегнул пояс с мечом и положил под стену вместе со шлемом, перчатками и кинжалом. Хата была низкой, покосившейся и бедной. Всего-то несколько предметов обстановки, контуры которых проступали в толике света, падавшего сквозь затянутое рыбьим пузырем окошко. Печь, лавка, сундук, кривой стол, какая-никакая постель, глиняный кувшин, две миски. Рыбацкие сети, растянутые под потолком, словно огромная паутина. Воняло рыбой, гниющими водорослями, илом.

Сдержанным жестом она указала мне место на лавке. Я уселся, приглядываясь. К сгорбленной спине, линялому платку, скрюченным шишковатым пальцам, к выщербленной глиняной посуде, на боках которой отсвечивал огонь из очага. Между мной и этой женщиной разлилась тишина. Не доверительная, но и не враждебная. Славная и наполненная глубоким смыслом.

Мы одновременно взглянули в окно – туда, где за дюной исчезли дети. Рыбачка покачала головой, отвечая на незаданный вопрос. Нет, в хате они не появятся. Наверняка поспят где-то в сарае на сене, рядом с моим конем и козами, чье блеянье я слышал.