Вадим Панов - Тёмные церемонии [litres]

– Чей закон?

– Закон Альянса, Марина, а значит – один из законов Города. Быть боевым магом – большая ответственность, тем более – молодым боевым магом. Джира девушка сильная, но при этом – импульсивная, мы не хотим, чтобы она наломала дров и нарушила режим секретности.

– Или вы её боитесь.

Услышав эти слова, мама судорожно вздохнула, но сдержалась, промолчала.

– При всём уважении к твоей подруге, Джира не обладает ни силой, ни опытом, чтобы представить для Альянса хоть какую-то угрозу. Мы просто не хотим, чтобы нарушился давным-давно установленный порядок. Нельзя привлекать внимание челов к Тайному Городу.

Об этом Бри знала. С этим была согласна. Но её сильно смущало, что столь правильные слова произносят центуры Внутренней Агемы. И произносят их для того, чтобы отыскать Джиру.

– Марина?

– Я…

– Говори! – рявкнул первый центур.

Рявкнул так, что девушка вздрогнула, а мама, растеряв привычное хладнокровие, закричала:

– Она всё расскажет!

А «добрый полицейский» сделал шаг назад.

– Говори сейчас!

«Злой полицейский» сделал шаг вперёд.

– Не трогайте её!

Мама бросилась к Марине, но «добрый» перехватил её – мягко, почти нежно, а «злой» вцепился в руку Бри. Не крепко, но ужасно неприятно – рука у «злого» оказалась жгуче холодной, запястье девушки словно ледяное кольцо стиснуло.

– Говори сейчас!

– Не трогайте мою дочь!

Лютый холод сдавил руку, но не остановился – стал расползаться от запястья вверх, к плечу, нацеливаясь на шею. И глаза «злого» центура – совсем рядом… в дюймах… глаза злые, без кавычек злые, глаза требующие… Кажется, он всё-таки решил воспользоваться умением брать жертву под ментальный контроль.

– Где Джира?

– Я не знаю!

– Говори сейчас!

Руку девушка не чувствует, плечо онемело, а холод уже рядом с шеей… совсем рядом… готовится лизнуть в сонную артерию – холод тянется к яростно горячей крови… холод ищет тепла… холод хочет…

И Бри не выдерживает.

– Мама! – кричит отчаянно, с надрывом. Едва появившаяся уверенность исчезает, растворяется в лютом холоде. – Мама!

– Марина! – Женщина рвётся к дочери, но «добрый» центур держит крепко. Мягко, но крепко. – Марина!

– Где Джира?

– Мама!

– Марина!

«Добрый» центур тащит женщину в коридор, «злой» орёт:

– Пусть смотрит!

Но «добрый» не соглашается:

– Не сходи с ума!

– Она должна ответить на вопрос!

– Мама!

Холод режет горло, и Бри заходится в кашле. И почему-то кажется, что кашляет она кровью. Заходится в кашле так, как заходилась в крике – с надрывом. А «злой» орёт:

– Где Джира?

И холод во всём теле.

– Мама… – едва шепчет девушка.

И понимает, что не слышит ответа. Тишина.

И понимает, что случилось страшное…

– Мама?

«Добрый» центур абсолютно растерян. Смотрит на обмякшую на его руках женщину и явно не понимает, что делать.

А женщине… А маме плохо.

Нет.

Не стало плохо, а не стало. Её не стало. Так бывает – вдруг. Настолько неожиданно и сразу сильно, что спасти ушедшую жизнь не успеет никто, даже лучший на планете врач, даже волшебник. А эти двое врачами не были. И они растерялись, растеряв последние, возможно, самые важные секунды. «Злой» усмехнулся, а «добрый», опомнившись, попытался запустить сердце матери армейским стимулятором, но «злой» качнул головой:

– Поздно.

И отпустил Бри.

– Мама! – Девушка бросилась к матери, которую «добрый» уложил на диван. – Мама!

– Проклятие! – «Добрый» мрачно посмотрел на напарника.

– Бывает, – пожал плечами тот.

– Мама! Мама!! Мама!!!

Бри громко рыдала, обнимая холодеющее тело, а они стояли рядом…

Они.

В снах центуры всегда были «ими» – безликими образами. Голосами и жестами, приведшими мать к смерти. Образами с невнятными отличиями: один – условно «добрый», другой – условно «злой», но оба – центуры, а значит – Зло. Одно из его воплощений.

Два его воплощения.

Бри прекрасно запомнила центуров – на всю жизнь, – но в снах никогда не видела их лиц – только мать. Зато маму – отчётливо, хотя во время допроса смотрела на неё редко, а когда рыдала над телом – сквозь слёзы, с трудом понимая происходящее… сходя с ума от происходящего… теряя происходящее… Ничего не видя тогда, но отчётливо – в снах. Видела любимое лицо… закрытые глаза… видела, что нет жизни, и шептала: