Галина Гончарова: Азъ есмь Софья. Тень за троном

Маша знала, что ни в один учебник истории не попадет. И добрым словом ее вряд ли помянут. И что? Не будь царевны, загнулась бы еще в детстве, в сточной канаве. А сейчас королями вертит. Стоит благодарности. Определенно стоит.

А потому Яков прикидывал, куда бежать, а миледи – куда бить. Она планировала удар – и этот удар будет нанесен в свое время.

В Бате Джеймса Монмута ждал первый неприятный сюрприз.

А именно – расстрел гонца, что по всем законам войны считалось невероятной подлостью. Стены Бата были достаточно высоки, а мэр готов к обороне. Поэтому Монмут решил сначала послать парламентера и предложить жителям почетную сдачу.

Послал… на свою голову.

Ровно через двадцать минут из города выпустили лошадь, к хвосту которой привязали то, что осталось от гонца. Расстрелянного.

– М-да, будем считать это отрицательным ответом, – пробормотал «Питер».

Монмут злобно выругался и приказал штурмовать город.

Сначала все свелось к перестрелке. Со стен стреляли в нападающих, нападающие не оставались в долгу. Потом под стены удалось прикатить пушки и установить за небольшой насыпью. Тут дело уже пошло лучше. Монмут приказал пушкарям сосредоточить усилия на одном участке стены и принялся долбить по нему из всех орудий.

Это горожанам не понравилось, и они попробовали перетащить орудия по стене, чтобы достать пушки Монмута. Не вышло. Под непрерывным огнем это вообще плохо получается. Обстрел велся до темноты, потом Монмут прекратил его, чтобы дать отдохнуть людям.

И отправил еще одного гонца. Который вежливо (не приближаясь на расстояние выстрела) объявил, что за вероломство король Джеймс Монмут, конечно, обиделся на город, но губить невинные души ему не хочется. А потому – кто передумает, милости просим в его лагерь. А остальных… Остальных он сотрет с лица земли.

Понятное дело, если кто из наглецов, расстрелявших его гонца, захочет переметнуться – так этого не надо. Пусть вешаются сами.

Призыв подействовал.

Под утро армия Монмута пополнилась двумя десятками беженцев, которых тут же и привели к герцогу. И один из них, не будь дурак, указал потайной ход, по которому сбежал.

Остальное было делом техники.

Заложить в этот ход изрядное количество пороха и подорвать. И – на штурм.

Бат был взят с налета.

Мэра города и еще нескольких из городского магистрата повесили прямо на воротах. Монмут произнес торжественную речь, из которой следовало, что это – не за верность присяге! Вовсе нет! Сражались вы за Якова – умнички, детишки, так и надо, может, и за меня так сражаться будете! А вот чужих гонцов вешать – не комильфо. В приличном обществе так не поступают!

За то и покарал отдельных личностей.

Народ оценил речь по достоинству, поаплодировал и разошелся. Монмут же распорядился устроить своих раненых, передохнул ночь – и войска выдвинулись к Лондону.

Джеймса беспокоили что Черчилль, что Фэвершем – и у него были основания. Оба считались отличными полководцами, умными и хваткими, а насчет себя Монмут иллюзий не питал. Не дано…

Но деваться некуда.

– Кто устроил вот это… в Англии?

Людовик гневался. Не то чтобы он был сильно против, под шумок и у него появлялись интересные возможности, но… Такие подарки, как бунт, и бунт успешный, короли делают себе сами. Или это конфетка с гвоздями.

Попроси Монмут денег у Людовика – он бы дал. Пусть с болью душевной, поскольку неплохо относился к Стюартам вообще и Якову в частности, но дал бы. А тут как?

Не просил, а получил?

Ох, непорядок.

Лувуа разводил руками. Ну да, одно дело заниматься прогибательством при короле и жрать Кольбера, другое – выполнять его работу. Серьезную и требующую не просто знаний – чутья.

Вот Кольбер мог. Как моряки по крику чайки могут предсказать грядущий шторм, так он, по движению малейших финансовых потоков, указывал автора. Кто, откуда, как…

Лувуа этого было не дано, как свинье – крыльев. А Кольбер…

Опала, болезнь, отравление, чего уж там… В настоящий момент бывший министр находился в своем поместье, и доктора только руками разводили. Какое там состояние? Да нестояния. На ногах. Тут речь уже шла о сроке жизни – полгода или, если очень повезет, год [25].

Что забавно, тут Софья была и вовсе не при делах. Не травила, не портила жизнь человеку, не лезла в интриги, справедливо полагая, что не с ее опытом. Информация – это одно, а вот плести нечто свое при дворе Людовика Четырнадцатого?