Андрей Лазарчук - Опоздавшие к лету [сборник]

Татьяна шагнула к окну и посмотрела вниз. Мы там были как на ладони…

От окна она город узнала. Это был Ошеров. Уродливый, неправильный, но – Ошеров. Школа, горком… Мишкин дом… Димин дом, архиповский… Она протянула руку и схватила со столика фигуру льва. У льва было знакомое лицо…

Леонида.

Она, наверное, сказала это вслух, потому что странное эхо вернулось к ней. И тут же что-то произошло с кукольным городом. Текуче-неуловимо он изменялся, будто бы отдаляясь и при этом набирая плоть и вес. Будто бы – готовясь стать настоящим. И – Татьяна напряглась – тихое, на грани слышимости, гудение пришло из-под ног. Оно нарастало, вступая в права и вытесняя все прочее: звуки, запахи, свет… И городок ожил под его натиском.

Это было похоже на старинные механические театры. Крошечные фигурки людей сновали по улочкам, гротескно раскланиваясь, неуклюже входили в дома и выходили из домов… и какие-то уродцы, на которых она до сей поры не обращала внимания, сновали меж них, покачиваясь и изгибаясь. Гудение входило в подошвы и текло вверх, засасывая, как ледяная трясина. Что-то творилось с глазами. Лев дрожал в кулаке. Значит, так… значит, мы… Она ударила ногой по столику, и столик, руша все под собой и вокруг себя, беззвучно опрокинулся. Сволочи… Продравшись по ставшему вдруг слишком узким проходу обратно в зал, она замерла перед пультом, лихорадочно разбираясь в его кнопках и рубильниках. Сволочи, сволочи, шептала она, ведь надо же было такое придумать… а мы-то, мы-то…

Рычаг сбоку.

«Сеть».

Тугой. Всем весом…

Звук: бооуууу. Гудение.

Отовсюду.

Замерцали и зажглись лампы под потолком. И один за другим начали оживать пульты.

Будто невидимые руки касались кнопок, щелкали пакетниками, покачивали штурвалы. Вспыхивали целые панели лампочек – разом. Засветились зеленые экранчики.

Людской гул – как на демонстрации – донесся из-за окон. Заглушенный стеклом, он был далек и невнятен, но внушителен.

Татьяна попятилась. Моторный рев вплелся в голоса.

Это было почему-то так невыносимо страшно, что Татьяна закричала. И чтобы заглушить страх, выстрелила – лопнул круглый экранчик, – потом широким веером послала пули по всей панели приборов, бросила опустевший «калаш» – и из кургузого автоматика стала бить короткими очередями, нащупывая механическое сердце…

Стояли сумерки – то ли позднего вечера, то ли неначавшегося еще утра. Воздух был невыносимо свеж. В просвете облаков, как в колодце, неподвижно стояли огромные звезды. Дима ковырнул носком сапога шуршащие на ступенях листья, сказал:

– Вот и до осени дожили…

После укола морфина речь у него немного плыла.

Луч фонаря доставал лишь до ближайших деревьев. Что делалось за ними – видно не было.

– Пойдемте пока назад, – сказала Татьяна. – Будет утро, тогда…

– Будет день – будет пища, – сказал Пашка. – Еще немного подышим.

– Немного, – согласилась Татьяна.

– Птицы, – сказал Дима.

Все прислушались. Где-то очень далеко разбуженно булькнула ворона – и замолкла.

– Во сне разговаривает, – сказал Пашка.

– Если воро́ны – значит жилье, – сказала Татьяна.

– Сейчас они везде, – сказал Пашка. – Это зимой…

– Правда, мальчики, пойдемте, – сказала Татьяна. – А то, если я упаду, вы меня не дотащите, калеки.

Стихи Даниила Клугера.