Михаил Рожков - Хранитель

— Ты это того, понял, да? — произнёс тип.

— Ничего не понял, — ответил Ручкин.

— Я говорю, к Зинке моей нечего колеса подкатывать, а то я тебе шею сломаю, понял?

— Ага, — ответил журналист. Затем порылся в пакете с покупками, нашёл там пачку «Орбит», вложил в ладонь громиле и со словами «Совет вам да любовь», зашагал к своему дому.

Тип был обескуражен и продолжал стоять, злобно смотря вслед.

Оставшуюся часть дня Пётр Алексеевич решил посвятить уборке, он помыл полы, вымыл окна, натаскал из колодца воды, заварил чайку и принялся ждать вечера. Дело в том, что он вспомнил запрет Захара Аркадьевича не ходить на водонапорную башню, якобы там аномалии. Что журналисту запрет — журналисту запрет лишь повод действовать. Пётр Алексеевич твёрдо решил пойти на водонапорную башню, и непременно ближе к ночи, потому что по закону жанра именно ночью просыпается всё самое страшное и неизвестное.

Дождавшись вечера, Ручкин вышел на улицу. Светила луна. Её свет, отражаясь от красной поверхности земли, не предвещал ничего хорошего. Дорогу к башне спрашивать не пришлось, она прекрасно виднелась издалека, так как была самой высокой постройкой в селе. Журналист направился к ней, по ходу размышляя о том, какие всё-таки странные люди тут живут, такое ощущение, что не люди, а готовые персонажи из какой-нибудь книги. Так, размышляя об этом, он и добрался до башни.

Вокруг башни ничего аномального не наблюдалось. Пётр Алексеевич сделал несколько кругов, закурил и принялся ждать.

Спустя где-то полчаса, Пётр Алексеевич с удивлением обнаружил, что незаметно наступила тишина, луна куда-то скрылась, и по земле заклубился туман. Стало немножко страшно. Совсем рядом послышались тяжёлые, какие-то нечеловеческие шаги.

— Вот она, аномалия, — подумал Ручкин и, получив тяжёлый удар по затылку, погрузился в темноту.

— Пётр Алексеевич, Пётр Алексеевич?

Ручкин открыл глаза и увидел над собой взволнованное лицо мэра.

— Слава богу, живой, — воскликнул Семёнов. — Стоило вас на день одного оставить, так вот беда и приключилась. Я же вам говорил, предупреждал, чтобы вы не ходили к башне, особенно по ночам. Я уже с ног сбился, разыскивая вас. Утром приезжаю к вашему дому, а вас нет. Битый час колесил по посёлку, хорошо, что Анна Серафимовна подсказала, что видела вас вечером идущим к башне. Вам непременно надо к врачу.

— Не надо к врачу, — сказал журналист, приподнимаясь и потирая затылок.

— Как не надо, надо! — заверещал мэр. Вдруг что серьёзное. Вон вы и за голову держитесь, ещё дурачком до конца жизни останетесь, а мне грех на душу. Я же вам говорил, аномалии тут сильные.

— Да какие, к чёрту, аномалии? — раздражённо произнёс Ручкин, — по затылку меня кто-то ночью приложил, вот и вся аномалия.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно!

— Да, дела! Тогда нам срочно надо в полицию. У нас с преступностью строго, её практически нет, а тут такое ЧП.

— В полицию так в полицию, — произнёс Ручкин, отряхивая пальто, и направился к машине скорой помощи.

Ехали недолго. Пётр Алексеевич, немного отойдя от удара, принялся размышлять, кто же на него напал. Ограбление он исключил сразу, так как денег не взяли. Но не успел додумать эту мысль, машина затормозила возле здания полиции.

Здание представляло собой одноэтажную постройку, впрочем, как и большинство строений села. Три окошка выходили на улицу, сбоку была стальная дверь с надписью «Краснобогатырский пункт полиции». Возле здания стояла старенькая служебная «Нива» и такой же старый полицейский «УАЗ».

Войдя в помещение, Ручкин тут же удивился, впрочем, удивляться ему приходилось тут каждый день, и всё чаще и чаще. В камере для задержанных сидела собака и грустными глазами смотрела на Ручкина.

— Дежурный, увидев мэра, тут же закричал: — Захар Аркадьевич! Какими судьбами?

— Да вот, журналист со мной из Москвы, ударил его кто-то ночью возле башни.

— Так аномалия, небось, — произнёс дежурный.

— Аномалия не аномалия, органы разберутся, — произнёс неожиданно появившийся капитан. — Захар Аркадьевич и вы, гражданин, пройдёмте ко мне в кабинет.

Капитан был обычного телосложения мужчина, лет пятидесяти. Одет он был в форму, которая мешковато на нём сидела. Звали его Анатолий Сергеевич Пинкертон, виски его были покрыты сединой, а на затылке начинала зарождаться лысина. Лицо у него было умное, во всяком случае Ручкину очень хотелось на это надеяться. Пётр Алексеевич уже целый час рассказывал события предыдущего дня, и ему начинала надоедать эта беседа.