Тэд Уильямс: Корона из ведьминого дерева. Том 2 [litres]

Унвер оторвался от работы, посмотрел на Фремура, но промолчал. Фремур так и не придумал, что сказать, поэтому просто стоял и смотрел, как Унвер работает. Наконец слова к нему пришли.

– Прошлой ночью, Унвер, ты меня спас.

Высокий мужчина положил деревянный молоток и убрал с лица прямые темные волосы. Перед тем как начать работать, он снял рубашку и повесил ее на ветке, и его грудь и длинные руки блестели от пота. Некоторое время он смотрел на Фремура, а потом пожал плечами:

– Я не видел смысла в том, чтобы позволить тебе умереть.

– Но ты потерял свою добычу из-за меня. Более того, ты вернулся домой с пустыми руками.

Унвер сделал кислое лицо.

– Должно быть, ты говорил с моим отчимом.

– Ты не должен был так поступать, но помог мне. Как и другим. Почему?

– Какой смысл оставлять мужчин умирать? – Унвер взял молоток и снова принялся наносить сильные точные удары. – Неужели нас в клане Журавля так много, а обитателей городов настолько мало, что мы можем терять людей, только чтобы украсть несколько лошадей и голов домашнего скота? Лошадей наббанайцев ?

– Но ты мог бы продать того быка. И купить все, что необходимо для покраски и завершения работы над фургоном. – Ни один тритинг не мог считать себя добившимся чего-то мужчиной, рассчитывать на уважение и женитьбу, пока у него не будет собственного фургона. Странно, что Унвер ждал так долго и только сейчас занялся его постройкой, но он всегда был странным и очень скрытным.

– А тебе какое дело? – резко спросил Унвер. – Какое это имеет для тебя значение, Фремур, сын Хурвальта?

– Это моя вина. Ты потерял свою добычу из-за меня. Ты мог бы получить за быка краску и бронзу для украшения фургона.

– Да, мне не хватает именно этого, – сказал Унвер. Фремур впервые заметил гнев, который Унвер прятал под молчанием. Мышцы на его руках напряглись, когда он забил очередную спицу на место, но он хмурился, словно у него ничего не получилось. – Лошади у меня уже есть. Наступит день, и я буду путешествовать, как положено мужчине. – Что-то в его глазах изменилось; и на мгновение появилось то, что он так тщательно скрывал. – Наступит день, и я поеду, куда мне захочется. И буду делать все, что захочу. И никто… – Он замолчал.

– Так почему же ты вернулся, чтобы мне помочь?

– Потому что так было надо. Потому что… – Унвер нанес по спице еще пару тяжелых ударов и отшвырнул молоток. – Я устал отвечать на твои вопросы. Должно быть, тебе сильно разбили голову, если ты столько болтаешь. Ты должен вернуться в постель.

Фремур понял, что Унвер его прогоняет, и знал, что нет смысла его сердить – как и Одрига. Конечно, Унвер не станет его бить, как брат, но будет злиться на него в течение нескольких дней или даже недель, а Фремур этого не хотел.

– Тогда я больше не стану задавать вопросы, – сказал он. – Спасибо тебе за то, что ты не оставил меня там.

– Лучше быть живым, чем мертвым, – сказал Унвер, пожалуй, впервые дав настоящий ответ.

Пока Фремур шел обратно, он думал о том, что чувствовал ярость Унвера даже с того места, где стоял, словно жар от большого костра, но каким-то образом он понимал, что он направлен не на него или даже ядовитого отчима.

«Он горит, – сообразил Фремур. – Иногда угли тлеют, но никогда не гаснут. И однажды пламя вспыхнет по-настоящему».

Фремур вспомнил, каким видел Унвера прошлой ночью на фоне ревущего пламени и темного неба, и содрогнулся, как в детстве, когда мать рассказывала ему истории о мстительных духах воздуха и травы, которые их окружают.

«Ужасное пламя».

Что-то пошло не так. Воздух был тяжелым и жарким, небо заволокло туманом. Даже чистые воды Сумию Шиса потемнели и бурлили, точно кипящий суп. Танахайа, спотыкаясь, брела вдоль берега нереальной страны, которая должна была быть ее домом, ее сердцем, так хорошо знакомой ей долиной Шисей’рон. Она направлялась в сторону Ивового дома к месту своего рождения, но с трудом передвигала ноги. Земля почти кипела, и полный испарений воздух душил. Снова и снова она соскальзывала назад, словно пыталась карабкаться вверх по длинному крутому склону .

Наконец Танахайа добралась до речной долины, где стоял дом ее семьи, но и там все изменилось до неузнаваемости .

Невозделанная земля. Гниющий на полях урожай. Расточительство !..

Даже центральная лестница, изящная конструкция из тщательно уложенных белых камней, превратилась в груду мусора и грязи. Дом, крышей которого служили кроны огромных ив, напоминал каркас грудной клетки, лишенной плоти, и шесты медленно погружались в липкую грязь .