Марк Сафо - Мунсайд

Он был одержим семьей Лавстейн. На их долю пришлось так много тайн и трагедий в духе Эдгара По, что Уоррен очень жалел, что никого из них не встретил. Винсент Лавстейн умер еще до его приезда, а Ивейн Лавстейн, о которой все говорили с большой неохотой, по слухам, похитили около четырех лет назад. Кто-то убеждал его, что она просто переехала вместе со сводным братом, но это было не так интересно, как похищение.

Помимо всяких страшилок и местного фольклора Уоррен бережно хранил все фотографии с телефона, сделанные в историческом музее или главной библиотеке, где хоть раз упоминались Лавстейны. В основном это были пышные и помпезные некрологи.

Он сам прекрасно знал, насколько странной была его одержимость. Оправдывал Уоррен себя тем, что в этом городе скучно, делать нечего, но есть тайна, и ее надо разгадать. Чем чаще он это повторял, тем больше начинал верить в собственную выдумку.

Закрыв последнюю вкладку, Уоррен выключил ноутбук. Глаза болели. Он провел ладонью по отросшим темным волосам и решил по старой привычке подышать перед сном холодным морским воздухом.

Океан, набережная, сосны и ряд домиков. Вон там валуны. Если приглядеться, можно увидеть край другого острова, совсем крошечного. Уоррен осматривался по сторонам, будто это были его владения. Сонливость спала.

Он думал о самом банальном – о будущем. О предстоящем выпускном, экзаменах, в какой колледж пойти, о своей девушке и друзьях, о чувстве, которое грызло его изнутри. Чувство, что он упустил что-то важное. Будто оказался в нужном месте и в нужное время, но сам оплошал: занялся не тем.

Послышались гудение и шум колес. Черный внедорожник пронесся по трассе, а вслед ему – яркая оранжевая комета в небе. Уоррен подумал, что ему привиделось, комета быстро исчезла. Но тут же появилась еще одна… и еще… и еще… целый дождь!

Он жадно вглядывался в небо, недоумевая: почему никто его не предупредил? Почему астрономы не трезвонили о метеоритном дожде? Это же вроде не такое частое событие, чтобы оставить его без внимания.

Для обычного человека метеоритный дождь ничего не значит, но вот остальные жители Мунсайда уловили послание: наследника Лавстейнов вернули домой.

Сон в дороге всегда такой неясный и неровный, но цепкий. Я просыпалась пару раз, чтобы взглянуть на пустую дорогу и удостовериться, что Канаду мы все-таки покинули.

Мне снилась какая-то невыносимая мешанина из старых, полузабытых воспоминаний, которые за все время скитаний я держала запертыми. Будто бы в моей голове была отдельная коробочка на замке, которую обмотали скотчем и убрали в пакет. Сны… они состояли не столько из образов, сколько из запахов и звуков, каких-то идей и мелькавших деталей, которые знаменовали собой болезненные детские истории.

Лабрадор по кличке Аполло… Его лай, мягкость шерсти, клацающая пасть и запах, который она источала. Он сбежал, когда мне было двенадцать, может, меньше. Гул и тарахтенье первого байка Вольфганга. Запах виски. Ступни, шаркающие по полу, редкий «бам!», когда отец все-таки переставлял ноги, и шаги его звучали так, будто били кувалдой.

Щеку щекочет детское пальто. Тонкая полоса света между дверцами шкафа попадает прямо на левый глаз. Вольфганг держит палец у губ, а другой рукой зажимает мне рот. Мы слышим «БАМ». БАМ. БАМ. И запах виски. Терпкий и сладковатый, он бьет по ноздрям.

Молоко и корица, ложечка меда. Такой же сладкий смех. Шуршание страниц. Голос, напевающий «Идет человечек по лесенке вверх». Пыль. Плавленый воск. Рогатые тени на плитке, чей-то шепот, уголок старой позолоченной рамы.

БАМ. БАМ. БАМ. Лай Аполло.

– Ивейн! Ивейн!

Запахи смешиваются, а звуки становятся все громче и настойчивее, бесформенная светлая пелена перед глазами резко сменяется темнотой.

– Приехали, принцесса, – фыркнул Вольфганг, схватив мой рюкзак. Не дожидаясь меня, он вышел из автомобиля, хлопнул дверью и зашагал к воротам.

Звуки спросонья казались слишком громкими, голова гудела, кожа горела. Я вышла из машины и неожиданно замерла, так и не закрыв дверь.

Я оцепенела подобно тому, как цепенеют люди, когда встречают в лесу медведя, или когда видят голову дракона, торчащую из воды, или когда за поворотом к дому их поджидает чудище. Дом мне всегда казался каким-то застывшим окаменелым монстром, точнее, его головой. Будто под землей пряталось остальное тело, а на поверхности оставалось лицо с раскрытым и жаждущим ртом.

Первоначально, в 1609 году, этот дом был городской ратушей и центром города. Затем его подожгли во времена Якоба Лавстейна, внука Генри. Сам Якоб был уверен, что поджог совершил его брат Адам, возненавидевший первенца за то, что ему достались вся власть и сила демона. Как меня уверял сам Кави, посмеиваясь, он сам сжег этот дом, потому что он был невероятно уродливым и безвкусным, а толпы народа перед ратушей стали его раздражать.