Ирина Котова - Королевская кровь. Горький пепел

Она недоуменно глянула на него из-под челки.

– Тогда почему вы рассердились?

– Но вы-то об этом не знали, – отчеканил Тротт. – Идите, Богуславская.

– А вы останетесь здесь? – уточнила Алинка дотошно.

– Да.

– Еще тренироваться?

– Да.

– А можно я посмотрю? – она застенчиво улыбнулась. – Это очень красиво, профессор.

Тротт посмотрел ей в глаза и дернул плечами.

– Как хотите. Я уже привык к роли экспоната и застенчивостью не страдаю.

Он отвернулся, а принцессе вдруг стало стыдно: может, ему нужно побыть одному, а она и так наверняка успела надоесть ему за время пути и сейчас надоедает. Привыкла, что он к ней снисходителен. И уже считает, что имеет право на его время и общество. А ведь по сути она ему чужая и он вовсе не обязан быть добрым.

– Извините, что разозлила вас, – тихо проговорила Алина ему в спину. – Я все-таки пойду. Извините. И спасибо за еду, я, наверное, никогда ничего вкуснее не ела.

Ответом ей стал свист оружия, и принцесса, задержавшись на несколько мгновений, все же побрела обратно, догрызая птичий остов. Еда стала невкусной, а настроение – совсем не радужным. Позади слышались звуки прыжков, рассекаемого воздуха и тяжелого дыхания, и мелькнула мысль спрятаться за деревом и посмотреть, но она не стала. Тротт обязательно заметит, и ей станет еще более неловко.

Инляндец вернулся, когда она уже была полностью одета и терпеливо сидела у их убежища, ожидая его. Угли она затушила, привычно закрыла пластом снятого мха, смазала следы у речки, закопала кости обглоданных птиц, а оставшиеся «шампуры» – Тротту она оставила побольше – выложила на очищенный от крошек и земли корень.

Инляндец мазнул по убранной стоянке взглядом, но ничего не сказал, и Алина совсем расстроилась. Когда он начал быстро ополаскиваться, угрюмо отвернулась – а то вдруг поймет, как до ужаса любопытно и приятно на него смотреть, и скажет что-нибудь колкое, и тогда она не будет знать, куда деваться от смущения.

Тротт поел и начал собираться, не глядя на нее. И когда наконец скомандовал: «Пойдем», – Алина тихо поднялась и молча двинулась следом. Что-то произошло этим утром, отчего ушла легкость, появившаяся в общении за прошедшие недели, и пятая Рудлог снова грустила, ругая себя за неосторожность и любопытство, и заставляла себя молчать, хотя на губах крутилась тысяча вопросов про поселение и про то, что они будут делать дальше.

– Ну что вы опять сопите, принцесса? – услышала она тяжелый голос Тротта и от радости заулыбалась во весь рот.

– Я боюсь к вам обращаться, – призналась она. – Вы какой-то злой сегодня. И внезапно вспомнили мой титул. Это точно не к добру.

Он хмыкнул.

– Что вы хотели спросить? Давайте, добивайте меня, Богуславская. Все равно нам еще несколько часов идти.

Принцесса вприпрыжку догнала его, не переставая улыбаться.

– С чего бы начать… А сколько лет здесь уже живут дар-тени, вы знаете? А как высоко вы можете летать? А… нет, для начала, пожалуйста, покажите мне еще раз, как вы летаете, профессор!..

Вторая половина марта, Бермонт

Ее величество Полина-Иоанна, одетая в тяжелую шубу и плотный платок, веселая и разрумянившаяся, как деревенская девушка, сидела на пеньке в заснеженном лесу пригорода Ренсинфорса и развлекалась тем, что лепила снежки и сбивала ими шишки. Вокруг, стараясь не попадаться королеве на глаза и отслеживая траекторию снежных снарядов, расположилась охрана. На ветках, привлеченные небывалой суматохой, шныряли серые белки и, зависая на качающихся ветвях, укоризненно стрекотали и дергали пушистыми хвостами.

Полина уже больше недели выезжала в этот лес по совету шамана Тайкахе и с удовольствием гуляла меж сосен – для нее в первый же день прокатали в глубоком снегу тропинку, и королева чинно вышагивала по короткому маршруту, слушала чириканье согревшихся на солнышке пташек… и жутко скучала. Зато время бодрствования сразу увеличилось почти вдвое и иногда достигало трех часов. Лес давал силу – Поля чувствовала, как живительная энергия струится среди древесных стволов, пахнущих смолой и хвоей, и наполняет тело легкостью. Лес лечил, лес шуршал свои песни на пару с ветром, шалил, осыпая снегом с еловых лап, радовал то спустившейся за угощением белкой, то зайцем или огромным сохатым, тяжело раздвигающим сугробы мощной грудью.

Живность Полину не боялась, подходила близко, тыкалась в руку, съедая угощение – то ломоть хлеба, посыпанный солью, то морковку или яблоко, – но стоило шевельнуться кому-то из охраны, как звери заполошно бросались прочь.