Себастьян Кастелл - Чёрная Тень [litres]

– Не маленький, – согласилась Фериус. – Но я с ним не дралась. Я с ним немного потанцевала.

– Его удар обычному человеку голову бы снес. У тебя челюсть небось железная!

Она улыбнулась, словно я сказал что-то смешное, и зажгла свою соломинку от спички, извлеченной из рукава льняной сорочки. Глубоко, медленно затянувшись, она выпустила густой клуб дыма, окутавший нас голубовато-белой пеленой.

– Малыш, челюсть у меня не крепче твоей. Или любой другой. Вспомни, что ты на самом деле видел, а не то, что ожидал увидеть.

У меня хорошая зрительная память – развилась за годы практики представления заклинаний перед тем, как их сотворить. Я вспомнил драку. Фериус, отставив правую ногу назад и наклонившись вперед, подставила челюсть противнику. Косой замахнулся, и вся сила разворота ее бедер и плеч ушла в его удар. А потом… Было что-то странное в том мгновении. Все произошло слишком быстро, чтобы толком рассмотреть, но когда я задумался о том, что же я видел, я мог поклясться, что, к тому моменту, как удар Косого достиг цели, Фериус не только развернулась на 180 градусов, но и всем телом отклонилась назад. А это значило, что ровно в тот миг, когда кулак коснулся ее лица, Фериус развернулась, в точности следуя за линией удара, чтобы ослабить его силу.

– Ты обманула его, – вдруг сказал я. – Выглядело так, как будто он тебе врезал, но ведь он тебя едва зацепил, так?

Фериус потерла челюсть.

– Он меня зацепил достаточно. Не то сообразил бы, что я увернулась от основного удара.

– Но двигаться так быстро, это же…

– Танец, – сказала она.

Изучая магию, прежде всего учишься точности. Заклинания – точная наука. Каждый слог, каждая соматическая фигура, каждый образ, который рождается в голове, – все должно быть безупречно. Но вся моя наука и близко не подходила к тому, что должна была уметь Фериус, чтобы провернуть такое.

– Расчет времени должен быть идеальный, – сказал я почти шепотом.

– В танце нужно чувствовать время, – ответила Фериус, как будто это все объясняло.

У меня это все еще в голове не укладывалось.

– Но ты должна была точно знать, куда он ударит. Но как ты могла это знать? Разве что…

И тут до меня дошло: там, в городке, она точно указала пальцем на свой подбородок и наклонилась вперед, так, что ему было удобно бить только туда. И все равно – каждое движение, угол наклона – все должно было быть идеально выверено.

– Он мог сломать тебе шею.

– Мог.

Я почувствовал, что щеки у меня налились краской от стыда.

– Ты рисковала жизнью, чтобы спасти меня. Опять.

Фериус поправила шляпу и заправила под нее выбившиеся кудри.

– Я вся такая благородная, да?

Не успел я ответить, как она пустила лошадь рысью, и моя тоже прибавила ходу.

– Давай-ка отъедем подальше от этого городка, – сказала она, – чтобы мне не пришлось демонстрировать благородство дважды за день.

В ту ночь мы разбили лагерь, как обычно. Фериус отправила меня собирать хворост, а сама расставила свою любимую коллекцию ловушек. Она ни разу не дала мне на них взглянуть, что бесило меня несказанно. Рейчис отправился на охоту и притащил слегка изуродованные останки кролика в дополнение к нашему ужину. Мех белкокота приобрел зеленовато-бурый оттенок, а полоски стали похожими на тонкие угловатые веточки полыни.

Белкокоты умеют менять цвет шкуры, чтобы сливаться с окружающей средой, и поэтому они отличные охотники. Любимая тактика Рейчиса – спрятаться за кустом. Ведь к тому времени, как кролик или любая другая мелкая зверушка подберется настолько близко и догадается, что перед ней не просто какой-то особенно пышный куст, станет уже слишком поздно.

Мой народ кроликов обычно не ест, но мне они нравятся. Заметьте, однако, ничто не может внушить отвращение к вкусу любого животного быстрее, чем звуки, с которыми Рейчис его убивает. Проблема не столько в том, с какой свирепостью он в них вгрызается, сколько в том, что он продолжает беседовать с ними, когда они уже умерли.

– Вот так, глупый грызун. Кто тебя убил? Я тебя убил, – Рейчис стоял над трупиком кролика, кровь которого капала с его морды. – Когда попадешь на тот свет, скажи своему глупому кроличьему богу, что это я вырвал тебе глотку, а теперь мне хочется божественной кроличьей плоти.

Иногда его заносит в поэзию. По большей части на темы насилия.

Час спустя, когда еда была приготовлена и мы ее уже наполовину съели, Рейчис продолжал восхвалять свою великую победу, подробно описывая каждую мелочь; с новыми комментариями история становилась еще красочнее.