Себастьян Кастелл - Чёрная Тень [litres]

Я изо всей силы дернул бедрами, и отчаяние придало мне достаточно сил, чтобы скинуть Конопатого. Тот перелетел через мою голову и рухнул лицом в грязь. Я быстро перевернулся и вскочил на ноги. Конопатый уже ждал меня.

– Ща кровь тебе пущу, – сказал он.

Кровь тебе пущу. Три слова, в которых отразилась вся жаркая, засушливая клоака, именуемая Семью Песками: разномастная пустыня, лоскутное одеяло, испещренное мелкими захолустными городишками, где обитали жестокие и мерзкие людишки, готовые в мгновение ока забыть про цивилизованность. Правда, по большей части они даже слова «око» не знали. Конопатый, явно взволновавшись, что я не расслышал его с первого раза, повторил еще громче:

– Ща всю кровь тебе выпущу.

Я инстинктивно опустил руки по швам – привычка, выработавшаяся за годы изучения магии, а не рукопашной: нельзя творить заклинания, если руки сжаты в кулаки, как у варвара. Я расслабил пальцы и запустил их в мешочки с порошками, притороченные к поясу. Всего-то и нужно, что две щепотки – чуть красного и чуть черного. Бросить их в воздух, сложить пальцы в соматические фигуры, произнести заклинание в одно слово – и я отплачу Конопатому его же монетой.

У других джен-теп чары больше и лучше, чем у меня, но хотя способностей мне иногда не хватает, выручает быстрота рук. Таких, как я, мой народ называет «меткими магами» – они выживают, используя кое-какое скудное волшебство и все трюки, каким только могут научиться. В моем случае это немного магии дыхания и чуть-чуть взрывающихся порошков. По отдельности от этих порошков толку мало, но если их соединить точно в нужное время, можно произвести взрыв, который разорвет дубовую дверь, словно листок бумаги. О да, Конопатому мало не покажется.

– Никакой магии, малыш, помнишь? – сказала Фериус.

Ах да. Точно.

Этот амулет-глушилка мне нужен был в первую очередь потому, что всякий раз, когда я творил заклинание, возникало своего рода мистическое эхо, улавливая которое маги-ищейки могли вычислить нас. Поскольку скрыться от них было на данный момент целью моей жизни, Фериус требовала, чтобы я выпутывался из неприятностей без всякой магии. Проблема была в том, что Конопатый снова пошел в атаку, сжав кулаки и приготовившись отправить меня к праотцам.

– Сдаюсь, – сказал я, поднимая руки и отступая назад. – Я верну тебе амулет, а деньги оставь себе.

Не тот эпизод в моей жизни, которым можно гордиться.

– Заберу амулет и деньги, – сказал Конопатый. А потом, ткнув пальцем в сторону Рейчиса, примостившегося на вывеске, добавил: – И еще сдеру шкуру с твоей зверюги. Пойдет на шапку, а может, просто подпалю и посмотрю, как он будет бегать, пока не подохнет.

От этих слов у меня в животе свернулся холодный, жесткий узел. Еще недавно я видел, как с помощью магии сыновья Ра-мета спалили все племя Рейчиса. Эта картина словно огнем была выжжена в моей памяти, как и отпечаталось в ней выражение злобной радости на лицах убийц. У Конопатого было почти такое же.

Фериус говорит, что страх и злость – две стороны одной монеты. Конопатый только что перевернул мою монетку. Колющая боль стала нарастать у меня в левом глазу, почти как мигрень, только куда хуже. Я попытался сморгнуть ее, но боль усиливалась. Утреннее солнце потускнело, а вот тени никуда не исчезли, они росли и распухали; мир вокруг меня потемнел, как бывает, когда сны превращаются в кошмары. Только я вовсе не спал.

– Держи себя в руках, малыш, – предупредила Фериус. Она уже видела, как оно подступает, но ее предупреждение запоздало, потому что ее голос доносился уже словно откуда-то издалека, как будто она была только воспоминанием о человеке, которого я знал в далеком прошлом.

А вот смех Конопатого звучал у меня в ушах все громче и громче, а улыбка становилась все шире и шире, искажая его лицо. Когда на меня находит, я вижу только уродливые стороны людей. Мерзкие стороны. Словно бы у меня на глазах Конопатый превратился в самую худшую версию самого себя. В моих глазах он становился гадким ублюдком, которому нравится причинять боль и хихикать, поджигая Рейчиса.

Ярость внутри меня так разрослась, что я больше не чувствовал боли в глазу и даже не заметил, как руки у меня сами по себе погрузились в мешочки; я осознал, что делаю, только когда частицы черного и красного порошков уже поплыли в воздухе передо мной. Ровно перед тем, как они столкнулись, мои руки сложились в соматическую фигуру: оба мизинца прижаты к ладоням в знаке сдержанности; указательный и средний пальцы вытянуты вперед в знаке полета; большие пальцы указывают вверх в знаке «О предки, пожалуйста, не дайте мне оторвать самому себе пальцы».