Кайл Иторр - Цена крови

– Должна ли я открыть еще что-нибудь, о мой Властитель? – прежним насмешливым тоном осведомилась она.

– Пока в том нет нужды, – проговорил он, пропуская насмешку мимо ушей. – Поведай лучше, каковы же те «утехи от заката до рассвета», что ты… предлагаешь.

– На севере и дальнем западе таких, как я, называют менестрелями, – молвила женщина. – В Турракане этот вид искусства почему-то развит очень слабо. Да, здесь встречаются сочинители баек и сказаний, но они, во-первых, исключительно мужчины, а во-вторых, говорят лишь о битвах и деяниях ведомых божественным провидением. Я ничуть не сомневаюсь в полезности таких легенд, но не вижу и причин, по которым сказители должны сдерживать колесницу своей фантазии, чтобы не свернуть на непроторенную дорогу.

– Итак, – подвел итог этой короткой речи человек в черном, – ты считаешь своей обязанностью доказать, что легенды способна рассказывать и женщина.

– Именно так. И рассказывать эти легенды следует именно ночью, когда солнечный свет не опаляет голов, дабы мысли слушателей могли устремиться в нужное русло.

– Скажи-ка, а у тебя таких сказаний, случайно, не на тысячу и одну ночь?

– О нет, лорд Джафар, – улыбнулась она. – И зовут меня не Шахразадой. Я слышала эту легенду…

Властитель Турракана хмыкнул.

– Ну что ж, закат уже близится. Чувствуй себя здесь гостьей; я прикажу доставить все необходимое. Испытай свое искусство на мне – и если оно заслуживает того, ты получишь награду.

Через несколько часов он вновь появился в зале, теперь облаченный в мягкий халат. Цвет халата, однако, был прежним; по ведомым ему одному причинам, Джафар-Алхимик всегда носил черное.

Невольница, также сменившая дорожное платье на легкие одежды из полупрозрачного серебристо-серого шелка, поклонилась Властителю, подвела его к приготовленным подушкам, уложила, придвинула кальян и укрыла тонким черным покрывалом из сидонской шерсти. Сама она устроилась подле него на пушистом сидонском же ковре, свернувшись клубочком и прикрыв плечи и спину пестрым серо-голубым покрывалом, вытканным в Утике.

– Начинай, – молвил Джафар. – Как это там полагается – «дошло до меня, о великий владыка»…

– С твоего позволения, Властитель, я буду рассказывать так, как умею, – возразила невольница. – И прошу, не перебивай моих речей, а с наступлением рассвета не заставляй продолжать.

– Слушаю и повинуюсь, – усмехнулся Алхимик.

Тихий, вкрадчивый женский голос начал:

Джафар закрыл глаза и втянул в себя ароматный дым кальяна.

Он не слышал слов.

Но он видел то, о чем рассказывала невольница, и видел это так, как если бы сам был там…

Глядя на свое разоренное жилище, она знала, что сделавший это убил ее. Убил столь же верно, как если бы самолично всадил клинок в сердце.

Но даже мертвые могут отомстить.

Точнее говоря, взять долг, который не был оплачен при жизни. И взять его – сполна.

Она не старалась ничего запоминать. В том не было нужды – проживи она еще сотню лет (что маловероятно), и тогда мельчайшие детали сегодняшнего ужаса будут являться ей и в ночных кошмарах, и наяву. ТАКОЕ – не забывается.

В кровавом тумане, на грани безумия, она шла на север, по следу свершившего злодеяние; и в глазах ее была смерть…

Торговцы подобрали ее на тракте между Дамаском и Тарсусом. Она едва тащилась, измученная голодом и жаждой, но гнавшая ее вперед внутренняя боль была куда сильнее.

Старшина каравана, аз-Замин, повидал за свои пять с лишним дюжин лет много всякого. Ему самому не раз доводилось хлебать из чаши горестей и зла; но все же вырывавшиеся из пересохшего рта странницы слова заставили пожилого истерлинга содрогнуться.

Убийство называлось смертным грехом и в Солнцеликом Завете, и в более древних заповедях. Впоследствии толкователи высших законов многократно уточняли, чем же убийство отличается от отнятия жизни, и при каких обстоятельствах последний поступок НЕ считается смертным грехом (или не является грехом вовсе); однако рассказанное женщиной было столь жутко, что никакого толкователя здесь не требовалось…

Она ни о чем не просила. Достаточно было посмотреть в ее глаза, чтобы понять, ЧТО нужно женщине, даже если сама она этого не ведала. И аз-Замин рассказал все, что знал.