Натали О`Найт: Время жалящих стрел

Он вздохнул, тяжело и с надрывом. Киммериец не понимал ни слова из его сетований, но слушал молча, не перебивал, чувствуя, что стариком владеет неизбывное горе.

– Забыть долг гостя перед хозяином – откуда это у них? – продолжал сетовать Тиберий. – Что, скажите, за напасть такая! Чтобы под тем кровом, где ел и пил, где дали тебе постель… Э-эх – да что говорить!

Он помолчал.

– Ну да ладно. Сделанного не воротишь. Скажи лучше, парень, с чем прислал тебя хозяин? Я понял, что гнева отцовского он страшится, раз прислал такую ораву ратников – но что велел передать? Вернет ли он честное имя моей дочери?

Конан смотрел на Тиберия во все глаза, не понимая, о чем идет речь. У него мелькнула сперва мысль, что это Нумедидес обманул его, послал с подложным поручением, надеясь под шумок обстряпать какие-то свои темные делишки – но это предположение звучало слишком нелепо. Зачем принцу…

Киммериец покачал головой.

– Я не знаю, барон, о чем вы говорите. Я никогда не видел вашу дочь, и прибыл в Амилию совсем по другому поводу.

Тиберий в изумлении уставился на Конана. Несколько мгновений он силился обдумать сказанное.

– Но… но что же тогда Релата? – выдавил он наконец, но, видя недоумение в синих глазах северянина, спохватился и забормотал: – Если ваши слова правдивы, месьор, тогда мне впору молить прощения и у вас, и у вашего господина! Я заподозрил его в недобром умысле – но, похоже, отцовские чувства завели меня слишком далеко. Поверьте, тревога за дочь и ничто более стала причиной этого недоразумения. Я готов любым образом загладить свою вину перед вами! А теперь, когда я принес извинения, расскажите, с чем вы приехали в наш скромный дом. И я сам, и все мои домочадцы окажут вам посильную помощь!

Конан понял, что старику было неловко. И за всей этой болтовней он прятал смущение.

Вон даже заговорил почтительно, как с равным.

Конан мог лишь гадать, что могло случиться с дочерью Тиберия – но это оказалось ему на руку. Теперь, пристыженный недавним конфузом, барон сделается посговорчивее.

– До принца дошли тревожные слухи, – произнес киммериец внушительно, намеренно не подчеркивая, о каком именно принце идет речь, ибо теперь, когда он самовольно отказался следовать полученным от Нумедидеса приказам, цвета, в которые одеты были наемники, ставили его в неловкое положение.

– Кто-то сообщил принцу, что вы якобы укрываете в Амилии чернокнижников. И дом ваш стал для них убежищем. Что скажете на это, барон Тиберий?

Старый воин застыл, пораженный. Рот его раскрылся, он пытался что-то ответить, но ни звука не слетело с языка.

Наконец он вскочил, как видно, задев при этом больную руку, ибо лицо его исказила гримаса боли.

– Да что же это… Да откуда…

Видно было, что возмущение его неподдельно. Он задыхался от гнева.

Конан пожал плечами – в своей жизни он слышал обвинения и похуже. Подумаешь – чернокнижники! Не самый большой повод для беспокойства.

Старый воин, наконец, совладал с собой и превозмог душившую его ярость. Взгляд его посуровел.

– Нет, воин! – повернулся он к Конану. – Мне неведомо, кто возвел этот поклеп на меня, кто тот злодей, что пытался очернить меня в глазах Короны, и я не прошу тебя открыть мне это. Пусть отсохнет его ядовитый язык! Но слова – это только слова! И неплохо проверить их правдивость. Пойдем, я сам покажу тебе дом, и ты убедишься сам, что я говорю правду. Я слишком долго служил государю, чтобы устраивать в своем поместье рассадник скверны! Знать бы, кто очернил меня, клянусь, прикончил бы негодяя на месте!

Вдруг его лицо пошло багровыми пятнами. И он схватился за сердце.

Конан понял, что со старым воином неладно. Жаль старика. А все этот проклятый Нумедидес! Наболтал невесть чего, Нергал его забери. Он повидал на своем веку немало колдунов, но они никогда не выглядели так, как этот старый нобиль.

С трудом ему удалось усадить взбудораженного барона на стул, но прошло еще немало времени, прежде чем волнение хозяина Амилии улеглось настолько, чтобы он смог говорить спокойно.

Слезящимися старческими глазами воззрился он на рослого воина, невозмутимо, точно скала, восседающего перед ним. Ему показалось, на лице синеглазого северянина мелькнула тень истинного участия, и Тиберий произнес ослабевшим голосом:

– Амилия чиста пред ликом Митры, и скверна чернокнижия не затронула ее, как многие другие вотчины! Тот, кто не верит этому, глупец! Но принц шамарский вправе убедиться в этом, глазами своего слуги.