Роланд Грин - Путь воина

Единственный изъян в этом плане заключался в аргосийцах. У Конана было мало причин и еще меньше побуждения доверять им. Они наверняка сочтут, что его люди нарушили один или несколько их запутанных законов. И тогда отряд Конана снова окажется там же, где был, и теперь на них вдобавок ополчится и господин Акимос за то, что они испортили его широкий жест.

Последнюю милю до Мессантии дорога шла под уклон, и даже те, у кого болела голова и пересохло во рту, двигались довольно резво. Конан ехал в арьергарде верхом на приманке для воронов, едва выдерживавшей его вес, в то время как Талуф шагал в авангарде, ведя в поводу отрядного мула. На спине мула лежали растянувшись двое бойцов, которых этим утром не удалось поставить на ноги.

Подъехал конный патруль Воителей, изучил отряд и конановское письмо с печатью Акимоса, а затем пропустил их. Такое случилось еще дважды, прежде чем они добрались до Садовых ворот Мессантии, да и в самой караулке у ворот Воители валандались, пока уже давно не перевалило за полдень.

— Чума на этих жеманных детей, — пробормотал себе под нос Джаренз. — Что они смогут сделать против нас, если мы обнажим мечи?

Конану хотелось смеяться. Некоторые из Воителей по возрасту вполне годились Джарензу в деды. Талуф пожал плечами:

— Только у одних этих ворот я насчитал их сотню. Готов поспорить, что такое множество сможет сделать немало хорошего с двадцатью кондотьерами, из которых ни один не был прошлой ночью трезвым.

Стены Мессантии тоже были достаточно внушительными, чтобы отрезвить любого. Высотой в пять человеческих ростов и по меньшей мере в трех человек толщиной, и это помимо защиты, обеспечиваемой стражами. Даже будь улицы за стенами вымощены золотом, любой не начисто лишенный ума все равно дважды подумал бы, прежде чем пытаться пробить брешь в этих стенах.

Со временем им дали пропуск, кусок пергамента потоньше старого

капитанского патента Конана времен службы в войсках Турана. Им не дали

никаких указаний, как пройти ко дворцу Дамаос, но как они могли заблудиться

в городе более чем в двое меньше Аграпура?

Ответ был таков: чересчур легко. Они ухитрились сделать это по меньшей мере трижды, и последний раз стоил им мула. Похоже, они забрели туда, где между зарей и сумерками людям разрешалось разгуливать только пешком.

— Похоже, нам надо брести назад из этого города позолоченных нужников, — пробормотал один из тех двоих, кому пришлось идти пешком, когда конфисковали мула. — С улиц-то они навоз убирают постоянно, но кладут его себе в головы!

Конан начинал соглашаться с ним, когда они наконец добрались до ворот и стены, которые в Офире сгодились бы для большинства городов. Цветущие лимонные деревья едва возвышались над шедшими по верху стены позолоченными кольями. На шелковом ремне висел большой колокол, а рядом с ним на другом ремне — умягченный молоток. Конан схватил молоток и колотил по колокольчику до тех пор, пока его лязг, казалось, не вызвал эхо в отдаленных горах.

— Кто там? — донесся голос из-за ворот.

— Капитан Конан и его отряд, поступить на службу Дому Дамаос по приказу господина Акимоса.

— Его печать?

Это было требование. Конан предпочел подчиниться, продемонстрировав пергамент с его внушительной синей восковой печатью. Миг спустя, в ответ на приказ какого-то невидимого караульного, внешние ворота из окованных железо бревен открылись. А затем со слабым вздохом отворились и внутренние ворота из позолоченной бронзы. К дому из голубовато-белого мрамора устремлялась прямая как стрела дорожка из белого гравия.

К дому? Скорее ко дворцу. От такого не отказался бы в качестве своей резиденции никакой вельможа в Аграпуре, а в Офире и королевский дворец едва ли превосходил его величиной. Однако ни в одном из них не стояла у передней двери женщина, приветствовавшая Конана, когда тот подошел по дорожке к дому во главе отряда.

Богатой-то госпожа Ливия, вне всяких сомнений, была. Но старой каргой? Еще лет через сорок она ею, может, и станет, но Конан сомневался в этом. При милости богов она не утратит ни этих голубых, как море, глаз, ни этой прекрасной осанки, а даже с помощью только их она все равно будет способна вскружить голову любому мужчине. А теперь она была женщиной, ради которой мужчины могли разграбить города.

Волосы цвета спелой пшеницы, удерживаемые на месте гребешками, каждый из которых стоил выкупа за знатного пленника, возвышались над идеально овальным лицом.