Дуглас Брайан: Жертвоприношения не будет

— У тебя уже появились какие-то предположения, господин?

Конан резко повернулся к нему.

— Какие у меня могут быть предположения? У меня ничего нет, кроме этой пустой шкуры… Я приблизительно знаю, как выглядит это существо, но мне до сих пор неизвестно, где находится его логово.

— Ты не найдешь его логово, — убежденно произнес младший пастух. — Оно расположено глубоко под землей. Помнишь, как оно исчезло, когда ты заметил его в первый раз? Оно провалилось. Здесь, в болотах, есть несколько провалов/ которые уводят в подземную реку. Очень опасное место. Мы с отцом хорошо знаем эти края и никогда не гоняем скот в ту сторону. Вон там, видишь? Там, где трава ядовито-зеленого цвета?

Конан повернулся в ту сторону, куда указывал молодой пастух, и вдруг покачнулся.

— Что-то мне нехорошо… — проговорил варвар, опускаясь на землю.

Аббас встал над ним, глядя на склоненную голову варвара. Нехорошая ухмылка появилась на лице молодого пастуха. Конан не мог этого видеть, потому что уставился себе под ноги.

— Что с тобой, господин? — притворно озабоченным тоном осведомился Аббас. — Неужто тебе дурно? Эти болота странно действуют на чужаков, не привыкших к здешним испарениям…

Конан, хорошо разбиравшийся в людях, уловил в его голосе радостные нотки. Как ни старался Аббас скрыть своего ликования, киммериец легко уловил фальшь в его соболезнованиях.

— Голова кружится, — сказал Конан. — Все плывет перед глазами… Сейчас упаду.

Он действительно повалился набок и закрыл глаза. Несколько мгновений Аббас смотрел на поверженного киммерийца, а затем отвернулся и пронзительно свистнул. Ответом ему был такой же свист: должно быть, молодой пастух подал сигнал своему отцу, сообразил киммериец. Конан продолжал лежать неподвижно. Казалось, он не в состоянии шевельнуть ни рукой, ни ногой и превратился в жертву, которая только и может, что бессильно ожидать конца.

Киммериец ждал.

Со стороны провала — того самого места, которое только что показывал Аббас, — послышалось шлепанье. Кто-то быстро полз по болоту, перебирая перепончатыми лапами и время от времени сильно ударяя по земле хвостом. Конан поразился стремительности, с которым передвигалось это существо. Миг — и до киммерийца донеслось зловонное дыхание, вырывавшееся из разинутой пасти, и он услышал тихое шипение: тварь предвкушала добычу.

— Сюда, сюда! — бормотал в нетерпении Аббас. — Он здесь, здесь! Возьми его, а нас не трогай!

— Так вот что здесь происходило на самом деле, — спокойно проговорил Конан, поднимая на Аббаса холодный взгляд ярко-синих глаз. — Вы опаивали чужаков, а потом отдавали их зверю, и поэтому он не трогал ни вас, ни порученный вам скот.

— Я не… О, господин! Как ты мог подумать!.. — пролепетал Аббас. Он смотрел то на киммерийца, то на стремительно приближающегося монстра.

— Прощай, Аббас! — сказал Конан, вставая. — У меня хорошее обоняние. Сегодня я не пил воду, в которую вы подмешали мне настойку наперстянки.

И он бросился бежать.

Завывая от ужаса, Аббас побежал следом за киммерийцем.

Чудовище настигало людей. Болотному обитателю было безразлично, кого из двоих проглотить. Он готов был довольствоваться более медлительным.

С каждым шагом Аббас все больше отставал от Конана, и наконец до киммерийца донесся отчаянный вопль молодого пастуха: гигантская плотоядная саламандра схватила его. Конан развернулся и побежал обратно, вытаскивая на ходу из ножен меч.

Но чудовище почуяло неладное. Должно быть, какие-то зачатки сознания обитали в маленькой приплюснутой голове с широченной пастью, полной острых зубов.

Во всяком случае, чудищу и прежде доводилось видеть людей с мечами, и оно, кажется, хорошо знало, что от таковых не приходится ожидать добра. С громким шипением хищник помчался назад, уволакивая с собой свою добычу. Голова Аббаса беспомощно моталась из стороны в сторону, и Конан видел, что для молодого пастуха все кончено: он мертв.

Конан не испытывал ни малейшего сострадания к этому человеку. Несколько лет кряду они с отцом подмешивали яд в питье своих гостей — людей, которые им доверились, — а потом отдавали их на съедение чудовищу из глубины болот. Эти пастухи нарушали самый священный из неписаных законов человечества — закон гостеприимства, и потому не заслуживали ни малейшего сожаления.

Многое вставало теперь па свои места. Например, загадочное явление зверя посреди стада и столь же загадочное его исчезновение. У киммерийца не было ни малейших сомнений в том, кто изображал чудовище, нарядившись в шкуру саламандры, — очевидно, найденную на болоте и припасенную специально для подобного спектакля.