Лин Картер: Пришелец

Смуглые загорелые моряки с просмоленными дегтем волосами, проходили мимо молодого мага, спеша куда-то по своим делам и разя во все стороны дешевым перегаром. Нищие, высохшие, как щепки на солнцепеке, взывали к милости, выставляя напоказ жуткие раны, обрубки конечностей и пустые глазницы с настойчивостью хозяев аттракциона, предлагающих зрелища и развлечения, способные пощекотать нервы. Вокруг них вертелись дети с разбойничьими лицами, увлеченные древними играми, не имевшими смысла для чужака. Никто не обратил внимания на молодого мага, пока он пробирался по главной городской улице к открытым воротам замка.

Под самой крепостной стеной юноша обнаружил гостиницу для моряков. Из ее дверей вырывался тяжкий дух жареного Мяса и прокисшего вина, перемешанный с запахом острых пряностей. От этого аромата в желудке монаха заурчало. Он вдруг вспомнил, что целый день, фигурально выражаясь, «не ковырял зубочисткой», так что начинал забывать, для чего человеку зубы. Если же быть точным, пища забыла путь в его утробу уже с прошлой ночи, когда они с бардом весьма скромно поели в каком-то северном поселке или городке Крува, на самой границе с Азамом. Для более основательных трапез Просто не было времени.

Впрочем, теперь один час ровным счетом ничего не решал…

Морган проснулся, еще не зная, что готовит ему судьба в этот день.

Он встал с первым рассветом. Соленый морской бриз, приятно щипавший в носу, всегда навевал здоровый аппетит. Комната, предоставленная ему господином Таспером, окнами выходила на север. Ветер с моря заставлял дрожать ставни, отсыревшие настолько, что в них иногда зацветали водоросли, отчего дом казался жилищем морского конька — гиппокампуса, изображенного на гербе. Сюда вместе с ветром доносились и крики морских птиц, и песни подгулявших моряков, а также шум и плеск зеленых морских волн, разбивающихся об утесы. Комнатенка Моргана была крохотной, с низким потолком. Сквозь потолочные балки порой пробивался дневной свет как первого, так и второго солнц. Впрочем, второй рассвет почти никогда не заставал в постели хозяина комнаты. Несмотря на непрочность потолка, стены были сложены из настоящих каменных глыб, достойных какого-нибудь каземата, покрытых слоем штукатурки, толстым, как глазурь на сахарном пироге. Местами стены были обиты шпалерами из Альджеронны — города мастеров. Пол устилал тростник, от которого исходил приятный запах свежескошенного сена.

Плеснув освежающе холодной водой в лицо, Морган стер полотенцем остатки сна и подумал, что жизнь на острове Картона здорово напоминает жизнь викингов на древней Земле. Сам Морган родился на Центаврусе, однако народ его матери имел земные корни и когда-то его фамилия славилась в землях Скандинавии. Мать сумела выпестовать в Моргане уважение к дому, и Сигурд Вольсунг, Белая Гудрун и Фафнир Червь стали неизменными спутниками его детских грез.

Дрожа от холода, Морган поспешно натянул панталоны и подпоясал тунику. Вот уже два года как он прибыл на Бергеликс и, сначала с усмешкой, затем со все большим уважением, знакомился с местными обычаями. Инженер-социолог, он первоначально поселился на Трашне в системе Арктура, и подумывал провести там всю жизнь, отдаваясь любимой работе. Но тут случилась Семнедарская резня и начался Бунт Свободных. Волей-неволей Моргану пришлось вмешаться в происходящее, выступив против Палаты Наследников. Убежденный центрист, он был вынужден покинуть Трашну, чтобы посвятить остаток жизни чему-нибудь другому, менее опасному. Это произошло сразу после того, как Проконсулат нанес решительный удар по левым силам. И теперь, находясь в ссылке (точнее — в добровольном изгнании), объявленный вне закона указом императора Мардакса, как член партии центристов, Морган нашел приют на далекой Сьерре, которая на время стала его домом.

Порой Бергеликс казался сказкой — миром, оказавшимся за гранью времен, живущим за долгие века до появления Имперских звезд, экзотическим островком, на бескрайних просторах которого, в уединенных замках, могли найти себе убежище все неугодные режиму. Это была планета пылких бардов и рыцарей. Мир романтических грез, туманных рассветов, сверкающих полдней и мистических сумерек.

Предаваясь таким размышлениям, с улыбкой «спрятанной в тени губ» (как говорилось в любимых им сагах), Морган оделся. Он был уже не молод, ему перевалило за тридцать шесть или что-то вроде этого. Если бы он сейчас посмотрел в зеркало (чего никогда не делал по утрам) или в гладь воды в умывальном тазу (что делал иногда, кривя душой, поскольку считал, что не пристало мужчине заниматься такими вещами, как самосозерцание), то он увидел бы там смуглого, загорелого парня, чуть ниже ростом и помельче, нежели предписано по норме Орионидов, с волосами, тронутыми сединой, и задумчивым взглядом.