Алекс Блейд - Откровения. Книга первая. Время перемен

Иудейская пустыня, 2 год н. э.

В центральной части так называемой «Земли обетованной» лежит безжизненная пустыня, с незапамятных времен являющаяся препятствием для любой цивилизации. От северо-западной границы, в устье реки Иордан до самого Мертвого моря, обрамляющего пустыню с востока, простирается дикая страна безлюдья и полной тишины.

Но непредсказуемая матушка-природа даже в этом диком запустении решила показать свой причудливый нрав. Здесь можно обнаружить просто неимоверно огромные равнины, укрытые зимой белоснежным покровом, а с приходом лета покрывающиеся плотным слоем грязно-серой пыли. Также здесь есть присутствуют и относительно высокие горы, и километровые ущелья, где пробегают стремительные селевые потоки, сходящие с этих самых гор. И конечно же здесь наличествуют мрачные долины, таящие в себе неведомые тайны.

Но тем не менее, по всюду, насколько только хватает глаз, расстилается бескрайняя пустыня, укутанная дымчатой пылью. И лишь местами на ней темнеет небольшими участками различная растительность. А где-то на самом горизонте возвышается незначительная горная цепь с островерхими вершинами. И абсолютно на всем этом пространстве нет ни единых признаков цивилизации.

В этих пустынных землях даже на небе не промелькнет ни одна птица. И уж тем более на самой земле не пробежит ни одна живность. Всё обволакивает полнейшая тишина — сколько ни вслушиваться, здесь не услышишь ни малейшего звука живых существ. Совершенно везде царит нерушимое и гнетущее безмолвие.

Можно, конечно, сказать, что в этой стране безнадежности и вовсе не живут люди, но, пожалуй, это не совсем будет верно. С высоты птичьего полета, на окраине этого безмолвного царства едва видна протоптанная неровная дорога, тянущаяся через всю эту пустыню. Она изъезжена колесами и истоптана множеством ног многих искателей счастья и караванщиков.

И вдоль этой дороги, блестя на солнце, ярко белеют на пустынной серой земле какие-то объекты — это кости. Одни здоровенные и массивные — бычьи. А другие же помельче — человеческие. И по этим останкам тех, кому уже не суждено вернуться домой можно было проследить страшный караванный путь.

И всё это узрел перед своим взором одинокий путник. И осознал всю тяжесть своего текущего положения. Хотя он уже навряд ли мог, что-либо осознавать и понимать. Своим внешним видом он больше походил на какого-то демона этих гиблых мертвых мест.

Взглянув на него, нельзя было точно установить сколько ему лет — он мог быть и тридцатилетним и шестидесятилетним. Неприятная желтая выцветшая кожа туго облегала его кости на истощенном лице и теле. В длинных темных волосах и огромной бороде пробивалась недавняя седина, запавшие глаза тускнели неестественным блеском, а рука больше напоминала кисть скелета. У него оставалось всё меньше и меньше сил продолжать идти. Желание сдаться и остановиться, рухнув в горячий песок, подавляло только одно — выжить .

Ему с трудом удавалось держаться на ногах. Хотя, судя по высокому росту, он наверняка когда-то обладал крепким и выносливым здоровьем. Впрочем, его нынешнее исхудавшее тело ясно давало понять, почему этот человек выглядит как немощный старик. Он умирал — и умирал от жажды.

Перед ним уже не стоял выбор — вернуться назад или продолжать свой безуспешный путь вперед, в надежде найти спасение — нет, было уже слишком поздно. Пару дней назад, когда вода еще только заканчивалась, а блуждания ни к чему не приводили, он мог повернуть назад и возвратиться. Мог, но не сделал.

И в голове билась только одна мысль, всё сильнее и сильнее — сдаться . Проще сдаться, прямо здесь и сейчас. Ведь в любом случае, конец был для него предрешен — смерть . Неважно, от жажды или же от смертоносного солнца пустыни.

И он сдался. Сдался, рухнув в этот песок, теряя сознание, бросая всяческие попытки бороться за свою собственную жизнь. Значит, здесь он и умрет. На этом самом месте, в безликой мертвой пустыне, в полной тишине и одиночестве… Вот и конец.

Пробудила и вернула его в чувства нестерпимая жара, обжигающая кожу, от которой и так почти ничего не осталось. Он с трудом мог шевельнуть головой — что-то ее сдерживало, причиняя тихую, и в тоже время, жесткую боль. Он дернулся вверх, и тут же вскрикнул от огромнейшей вспышки боли, чувствуя как разрывается и трескается кожа на его виске. Если бы это только можно было посчитать за крик — лишь сдавленный хрип отчаяния и последней боли, никем не слышимый в этом пустынном мире.