— Мне трудно представить сходную ситуацию, — признался Великий Альпинист. — Пришествие коммунизма в Италию… Знаете, к «красным бригадам» никто никогда не относился как к реальной политической силе.
— Вы мыслите немного узко. Представьте себе, что вы живете во времена своего отца. Представьте, что находитесь в Непале и узнаете, что к власти пришел Муссолини. Вы бы вернулись?
Вот тут собеседник Верещагина призадумался.
— Вернулся, — наконец сказал он. — Хотя… ведь есть разница.
— Какая?
— Между «черными» и «красными» должна быть разница…
— Замените слово «евреи» словом «богатые» — вот и вся разница.
— Вы… не поддерживаете идею воссоединения России?
Верещагин не был готов к долгому разговору с разъяснением нюансов.
— Вы правы. Не поддерживаю.
— И все же возвращаетесь?
— Да.
Собеседник покачал головой, выражая этим жестом вечное «Oh, those Russians!».
О, эти русские! Эти странные русские, которые из всего норовят сделать проблему. Эти непонятные русские, которым мало того, что они одеты, сыты, имеют крышу над головой и счет в банке. Эти ненормальные русские, вечно готовые утверждать несомненные истины сомнительными способами!
Что заставило их шестьдесят лет назад сорваться в кровавую смуту? Да, была война, и было довольно паршиво — но за каким чертом войну растянули еще на три года и железным катком прошлись по стране из конца в конец? И почему сейчас им так несносно собственное благополучие, зачем снова нужно всей страной кидаться в авантюру, из какой глубины веков вылезает эта тяга из двух зол выбирать непременно большее? Может, это разновидность национального комплекса неполноценности — если мы не можем быть самыми-самыми во всем, то будем хотя бы самыми несчастными?
Почему французу, итальянцу, немцу, шведу, японцу хорошо там, где они есть? И даже трижды самый добрый из них, почти святой — никогда не скажет: «Ребята, давайте присоединимся все к Китаю, видите, как они там хреново живут, так мы их научим уму на своем примере»? Поедет с «Миссией мира», с «Врачами без границ», с «Международной амнистией», голодать и мерзнуть будет, подыхать от тропической лихорадки и жажды, под пули полезет, москитам и паукам на съедение, но свой домик, купленный в кредит, под уплотнение не отдаст: шалишь, брат! И правильно, это НОРМАЛЬНОЕ поведение НОРМАЛЬНОГО хорошего человека. И святой Мартин не отдавал нищему всего своего плаща, а только половину. А у меня и не спрашивают, хочу ли я отдать плащ — у меня его с кожей срывают, большинством голосов, демократически — МЫ так решили!
Ну, так зачем же возвращаешься? Дорога в американское консульство, правда, неизвестна, но Катманду — город маленький, найти легко… Так и так, господа, не согласен с решением правительства, ввиду последних событий и неизбежных репрессий прошу политического убежища…
Но Верещагин знал, что не сделает этого.
Не сделает, потому что он тоже русский, ненормальный русский, сын ненормального русского и, вполне возможно, внук ненормального русского. Типичный в своей уникальности житель Крыма, юного Юга, вечно тоскующего по седому Северу.
«Кто захочет в беде оставаться один? Кто захочет уйти, зову сердца не внемля?…»
«Кавалергарда век недолог, и потому так сладок он…»
«Облака плывут, облака… Не спеша плывут, как в кино…»
«В Рождество все немного волхвы…»
На конец шестидесятых, на юность Артема, пришлось начало культурного обмена. Фильмы и книги хлынули из Советского Союза, причем, учитывая требования рынка, уровень их был вполне приличным.
В Госкомиздате не дураки сидели, а на твердую крымскую валюту покупали сахар и табак у друга Фиделя. Стругацкий-бум, Семенов-бум, Аксенов-бум, — волны прокатывались над Островом, миллионы сыпались в бездонные карманы Советской родины, кусочек отрезали и творцам: ладно, подавитесь.
Но кое-что шло из Союза не по каналам Госкомиздата. Кое-что провозилось в двойных стенках чемоданов и — микрофильмами — в туристских фотоаппаратах. Издавалось так же свободно, было так же доступно, но…
Давайте начистоту: устали крымцы от вражды. Устали чувствовать себя защитниками осажденной крепости. Да и осада сделалась какой-то вялой, из лагеря противника доносилась уже не пальба, а обычный шум солдатского быта, и осажденные все больше любопытствовали насчет этого быта и все меньше обращали внимание на тех, кто напоминал, что под стенами все-таки враг.
Артему хотелось понять, почему это враг. Насколько это враг. Враг ли вообще. Хотелось понять, как этот враг мыслит, думает и чувствует. Повторимся — на то была личная причина.
Читать дальше