Николь Галанина - Хрустальный мальчик

Есть сказки, переходящие из уст в уста, сказки настолько древние, что никто и понятия не имеет, кто их автор и есть ли он, этот автор, вообще? Такие сказки женщины рассказывают на ночь своим беспокойным детям; такие сказки помогают школярам выучиться читать; такие сказки пробираются в глубину сердца, уютно там сворачиваются, свивают пушистые тёплые кольца и греют, не выдавая своего присутствия, долгими годами напролёт.

Есть сказки авторские. Они вышли из-под пера какого-нибудь сказочника и, как те, предыдущие, безымянные, могут навеки запечатлеться в душе – если только сказочник знал своё дело, конечно. Эти сказки не так широко распространены; кое-где они и вовсе считаются народными, ведь все сюжеты нашей прекрасной в своей сложной простоте жизни переплетаются и встречаются то тут, то там. Поэтому и говорят, что невозможно украсть идею. Идеи нисходят свыше, а где они обитают и рождаются на самом деле – по сей день загадка.

И, наконец, есть такие сказки, которые знает лишь малый круг людей. Эти сказки рождаются на устах одного человека и с ним же умирают, если тот, кто услышал, своё знание не передаёт. Бывает, что сказка переходит и дальше, дальше, каждый новый пересказчик увешивает её новыми деталями, поправляет, додумывает, и так рождается сказка народная и умирает сказка авторская – ни его имени, ни, тем более, фамилии уже никто не потрудится вспомнить, ведь он – лишь первый среди многих.

Но бывает, что сказка умирает, не получив шанса быть рассказанной. Тот, кто испытал её, в чьём сознании она была выношена, никому не поверяет свою историю. Она гнездится в его сердце, точно так же греет и помогает, как помогают миллионам сказки народные, и испускает свой последний вздох вместе с сочинителем… но только не хозяином. У сказок, как и у идей, не бывает господ. Они сами решают, кого им озарить своим светом, и бывает порой, что ошибаются, выбирая своим носителем человека очень молчаливого. Сказка желает, чтобы её рассказали, – в этом её предназначение.

И, как человек, не нашедший смысла жизни, сказка, не нашедшая слушателя, становится подавленной и застенчивой. И ей приходит конец.

Конечно, это очень грустно.

Но ведь всё, что имеет начало, должно и заканчиваться, верно?

Таким образом смыкается священный, сложный, удивительный, непонятный и уже много раз рассмотренный под всевозможными углами жизненный круг.

Зимние тропинки

Мороз стоял уже третий день. Ветви, густо облепленные снегом, трещали от холода, и белое покрывало на земле было жёстким, как скользкая плита из белого мрамора. Животные прятались, отсиживались в тёплых норках, людские жилища усиленно пыхтели дымоходами, выбрасывая в небо толстые баранки чёрного дыма. Тишина и спокойствие, вполне обыкновенные для маленького, совсем-совсем крошечного затерянного городка, накрывали улицы и баюкали их. Жёлтый свет редких фонарей дрожащими полосами и неровными кругами ложился на тротуары, снег налипал на ветровые стёкла припаркованных автомобилей, у которых замёрзли замки. Под карнизами гнездились толстые сосульки, что заледенели ещё давно, после неожиданно закончившейся оттепели; в окнах библиотеки не горел свет, и гордая снежная баба на центральной площади одиноко смотрела в серое небо.

По пустынной улице брела, переваливаясь с ноги на ногу, маленькая черноволосая девочка. Она пыхтела тяжело и усердно, кончик её носа-пуговки был алым, ресницы слипались, ноги, закованные в тёплые сапоги, еле двигались. Она зябко дёргала руками в огромных толстых варежках, но упрямо не отпускала тонкой верёвочки, на которой волокла за собой большие синие санки. В санках сидел плюшевый медведь, и ему, казалось, прогулка была совсем не по нутру.

Девочка пыталась посвистывать, вытягивая в трубочку потрескавшиеся бледные губы, как пингвин, переваливалась с ноги на ногу и двигалась к самому концу пустынной улочки. Городок с севера примыкал к лесочку, и именно туда сейчас держала путь маленькая девочка. Она проковыляла вдоль завешанных, замороженных, расписанных колючими узорами окошек последнего дома на узкой улочке, пнула зачем-то остатки снежной бабы и гордо ввалилась в лесочек. Пар густыми белыми клубами, похожими на бороду волшебника, валил у неё изо рта. Она ломилась, не разбирая дороги, вперёд, ломала жёсткое белое покрывало и своими гигантскими сапожками зачерпывала всё больше комковатого снега. Капризный мороз требовательно трещал над её головой в тысячи невидимых трещоток, ветер завывал на разные голоса и в разные трубы и флейты; тоненькие лапки почти невесомых животных, изредка выскакивающих из норок, почти не оставляли следов, только шумели, когда касались застывшего снега. Девочка пыхтела, тащила за собой санки с грустным плюшевым мишкой и не оглядывалась назад.