Евгения Оман: Хозяин Запретного леса

Они смотрели друг другу в глаза. Первый раз в жизни. И, возможно, в последний. С его пальцев капает кровь. С невыносимо громким стуком падает на жухлую траву, заглушая все прочие звуки: треск горящего дерева, трусливый вой собак и тихие стоны. Ее ладони покрывает сажа. Саднят ожоги и ссадины от веревок. А по грязным щекам катятся слезы. Как в тот день, когда они впервые встретились…

Плач летел над лесом, заполняя собой всю округу. Громкий, надрывный, искренний. Какой бывает только у детей. Пробирал до мурашек, пробирался в мысли и путал их, словно игривая кошка забытый хозяйкой клубок шерсти. Мешал спать. С тихим утробным рычанием он открыл глаза. Потряс головой, пытаясь отогнать раздражающий звук. Не вышло. Тогда он встал, всем телом потянулся и пошел на плач.

Источник ненавистного шума обнаружился у самого края топи. Человечье дитя лет пяти от роду. Куцая рубашонка, тощие ножки и ручки и копна лохматых темных волос, некогда заплетённых в косицы. Сидела на полянке и громко рыдала, уткнувшись лицом в ободранные коленки.

Первая мысль была просто убить. Пара ударов могучей лапой и тощее чумазое создание замолчит навсегда, захлебнувшись собственной кровью. Горячей, алой кровью. Такой вкусной и желанной. И мир снова наполнит благословенная тишина.

Он угрожающе зарычал. Она подняла голову. Моргнула болотно-зелеными глазами, шмыгнула носом, утерлась грязным рукавом и снова зарыдала. Не испугалась, нет. А просто вернулась к своему занятию. Хотя вид здоровенного разъяренного медведя повергал в ужас и взрослых мужиков. А эта пигалица даже не вздрогнула.

Отступил в тень деревьев, принял человеческий облик. Было в ревущей девчонке что-то, что смогло усмирить его ярость. Заставить сознание вынырнуть из пучины гнева и голода. Вспомнить свою истинную природу.

– Чего ревешь? – звук собственного голоса заставил вздрогнуть. Хриплый рык какой-то, а не голос. Как давно он молчал? Как давно не использовал человечий язык?

– Зааблууудиииилась! – прорыдала девчонка.

– А зачем ушла в лес? – привалился спиной к толстому дубу. Самого не видно, зато плакса как на ладони.

– Убееежааалааа.

– От кого?

– От бааабкии. Она меня ухватом бьёт. Злая онаааа! – и снова рыдания.

– Ишь какая… – не нашелся, что ответить на такие откровения. – Но здесь тебе быть нельзя.

– Почему? – девчушка прекратила рыдать и принялась оглядываться в поисках владельца голоса.

– Тебя искать будут. В лес прибегут, шуметь станут, зверей пугать, травы топтать. Сплошные убытки. Идём, провожу тебя до опушки.

Выпрыгнул из тени игривым лисом. Ластится к ногам, хвостом пушистым по земле метёт, да носом мокрым в руки тычется. По всему видно, ждёт ласки ответной.

Смотрит на лиса во все глаза, робко гладит пушистый рыжий мех, трогает мягкие ушки, позволяет лизнуть тонкие пальчики. Потом встаёт и идёт за ним по неприметной для глаза тропке. До самого выхода из страшной чащобы.

– Дальше сама пойдешь, – лис поотстал маленько, и снова из тени звучит голос ласковый. – И никому о нашей встрече не рассказывай! Обещаешь?

– Обещаю, – кивает часто и убегает через поле к деревне.

Смотрит ей вслед задумчиво. Возмущенно каркает на ветке ворон. То ли удивлённо, то ли осуждающе.

– Что? – косится недовольно на птицу. – Давай-ка за ней приглядим.

Расправляет черные крылья, срывается с насиженной ветки, тенью несётся над полем. Чужими глазами смотрит с неба. Птичьи глаза отчётливо видят ее силуэт. И горстку людей, с фонарями идущих через поле. Ищут беглянку.

Крепкий на вид мужик ухватил девчушку за руку, отвесил звонкий подзатыльник и потащил за собой, ругаясь без перерыва. Должно быть отец. Захотелось рухнуть вниз и как следует клюнуть его в лысую макушку. Но ворон не позволил: смотреть смотри, а править не смей.

У околицы их ждали остальные деревенские. Белым пятном выделялся среди них древний седобородый старик с корявым посохом в руке. На этот раз захотелось не просто клюнуть в макушку. Не сдержался, зарычал. Но вместо рыка из птичьего клюва вырвалось хриплое карканье. Старик поднял взгляд к небу.

– Возвращайся в свое болото, – бросил он кружащей в вышине птице. – Не твоя она.

Подошёл к девочке, достал из кармана тонкий железный прут, задрал рубаху до самых подмышек и приложил прут к голой коже. Девочка ойкнула. Люди замерли. Но ойкнула она, скорее, от неожиданности. Прут не оставил на коже следов.