Федор Метлиций: Созвездие «Обитель Творца». Роман

Но что такое мое тело? Его желания узнаются только по поступкам. Я не подаю нищим. Однако, ужаснувшись, не пройду мимо бедолаги, которого переехала машина. А от женщин и животных – вообще без ума.

Вряд ли возможно выскочить из той плоти, которую дал Создатель. Иногда мне казалось, что со своей гимнастикой безнадежно прыгаю вокруг темного валуна, закрывающего вход в некий фантастический исцеляющий мир. Этот валун – безнадежность борьбы с природой, временем.

Может быть, появится человек будущего – продукт неведомых технологий, меняющих человека, даже физически, который различим уже сейчас. Но это уже, наверно, будет не человек.

Через дверь рассказываю ей сон, приснившийся, видимо, от ночного чтения книги. Читаю философию, чтобы уснуть. На высотах мысли меркнет мозг – сразу засыпаю.

– Приснился, знаешь, кто? Никто иной, как святой Григорий Палама, с бородой метлой, это в средние века. Он занимался духовными практиками, чтобы взойти, как Моисей, на вершину горы Фавор для богообщения. Оказывается, я, как и он, ищу «духовное внутреннее узрение».

– И узрел?

– Вдруг как бы взлетел, и стало легко, исчезло из души все тягостное. Необыкновенная энергия сущности! Духовное озарение.

Она усмехнулась.

– Какой же ты… откроешь рот, а оттуда нелепость.

Женщины конкретны – стремятся укреплять гнездо и не терпят иных мужских порывов.

– Всегда была трезва.

– Да, я материалистка.

– Тогда откуда у человека совесть?

– Как откуда? Она была, и есть.

– Я тебе скажу. Она возникла из христианской идеи любви к ближнему. Больше ей неоткуда произойти.

– Значит, первые люди были без совести?

– Нет, они боялись демонов. Тут не до совести.

Она замолчала. Мои доводы ничтожны.

Случай – мощное орудие провидения, – говорил мой Учитель-философ с венчиком волос на лысине. Со стороны люди видятся обычными, чужими. И удивительно, когда их узнаешь глубже, оказываются уникальными, роднее, чем близкие по крови. Несмотря на несовместимость. Случайность становится закономерностью. Вернее, случайные тычки в неизвестное – на самом деле закономерности, откуда появляется кто-то, единственный. Наверно, при ближайшем рассмотрении все могут быть близкими.

Она бросается на звонок телефона. Для нее телефон – метафора Вестника, обещающего неслыханное: нечаянные радости или грозные беды.

– Ты где? – соскучивался я. – Почему не отвечаешь?

– Сейчас договорю и приду, – расслабляясь от моих слов, отмахивается она. После озабоченно объясняет:

– Это соседка. Не могу не общаться, она нуждается во мне. Намекала – в гости к нам придти. У тебя, мол, такой покой.

– Так скажи, что больна.

– Ну, я что-то такое сказала, а она не слушает.

– Откажи прямо.

– Как отказать? Расстроена, операция у мужа будет.

Самым серьезным она считает болезни. Бросается на звонки – близких ли, подруг и знакомых, тут же уходит – за лекарствами, продуктами, подежурить в больнице, просто навестить и разделить несчастья. Поэтому на нее все навешивают свои заботы. Моя подруга превратилась в обслуживающий персонал, еще и сиделку. Я не мог понять, что ею движет. Может быть, неутоленный материнский инстинкт? Или она изначально на более высокой ступени, и ей не нужны мучительные искания на дороге самопознания?

Мы не сходимся ни в чем, ибо наши мозги противоположны: у меня больше развито правое полушарие – творческая интуиция, у нее левое – аналитическое.

– Ты не любишь людей, – говорит она насмешливо.

– Люблю всех людей – в виде тебя.

– Это другое – не можешь обойтись без меня.

– Говорить о любви к народу – это штамп, – начинаю я. – Можно любить дух народа, выработавший культуру. Но как любить население, с которым ты общаешься сейчас? У каждого свой «ай-кью», свой уровень сознания, обычно массового, спит или разбужена душа, боль и страх быть убитым, съеденным, или умереть от болезни.

– Можно любить именно человека, со всеми его потрохами. Мы погружаемся в быт. здоровье, болезни детей, теряем близких, отчаиваемся, когда изменяют или унижают наше достоинство. Именно здесь мы жалеем друг друга.

– И я люблю, когда распускаются души, особенно один раз – в Новый год (кроме, конечно, душ алкашей), а раз в столетие – выстреливают из жерла революций. И не принимаю не самих людей, а борюсь, как и в себе, с тем, что мешает любить.

Она усмехается:

– Неужели ты что-то изменишь? Надо просто жить, помогать жить другим.

Я восторгаюсь любимым писателем: