Надежда Голубенкова: Превратности судьбы. или удивительные приключения юного барона Градова и его друзей

– Мне всё ясно, – мужчина встал и положил руку на плечо мальчика.

Миша резко отстраниться, до боли в пальцах сжав подоконник. Его трясло, дыхание давалось с трудом, он и не заметил, что по щекам текут слёзы. Это было насилие, насилие над его естеством. Он не готов был открыться, не таким образом.

Виктор попытался обнять племянника, но тот вырвался и опрометью бросился из комнаты. Мужчина нахмурился и опять опустился в кресло. Он не ожидал от Миши такой реакции. Он понял, что поспешил. Было очевидно, что в этом доме племянник не получает той порции любви и ласки, которые ему необходимы. Виктор был уверен, что выведя мальчика на откровенный разговор, завоюет его безоговорочное доверие. Но вышло наоборот. Придётся начинать всё сначала, а ведь как хорошо всё шло…

– У вас что-то случилось? – спросил за ужином Александр, заметив подавленное состояние сына.

– Нет, я просто устал, – бесцветно ответил Миша, не глядя ни на него, ни на дядю.

Виктор ничего не добавил, лишь кивнул, о чём-то задумавшись. Он был уверен, что мальчик не придёт завтра на занятия. Однако снова ошибся. Племянник пришёл. Более того, внимательно его слушал, делал всё, что от него требовалось и… не разговаривал. Абсолютно. За три часа ни единого слова.

Мужчина недоумевал. Он неплохо разбирался в психологии и понимал, что необходимо что-то делать. Но что? Предыдущий его «педагогический эксперимент» потерпел полный крах. Он привык работать со взрослыми, он мог даже манипулировать людьми, но случай с племянником поставил его в тупик. Поведение мальчика озадачивало. Виктор решил на этот раз не торопиться и подождать.

Но вот прошёл день, два, три, неделя – а Миша так и продолжал играть в молчанку, притом только с ним. Виктор видел, что с сестрой мальчик общается вполне нормально. Да и на вопросы родителей всегда отвечает, только со старшим братом старается не пересекаться. Похоже мальчики действительно не дружны. Хотя и ссор между ними особо не было. Будто договорившись, оба старались не замечать друг друга.

И всё же Виктор продолжал его обучать, в том числе и языкам. И только от музыки племянник отказался. Просто разорвал свою тетрадь с записями, а когда мужчина, надеясь растопить лёд, стал играть на гитаре, Миша ушёл. Ситуация выходила из-под контроля.

Вот и караван пришёл в город, однако Виктор даже и не подумал уезжать. Александр, твёрдо уверенный, что брат положительно влияет на младшего сына, не гнал свалившегося нежданно-негаданно родственничка из дому. Наоборот, желал, чтобы Виктор как можно дольше оставался наставником Миши: мальчик стал часто ездить верхом, занимался фехтованием… Сам же он вплотную взялся за Оскара, который с огромным энтузиазмом вникал в дела фирмы.

– Балда – большая кувалда; трап – деревянный настил; чача – жидкая грязь…

Михаил ходил по комнате кругами, зубря слава из лексикона шахтёров. На самом деле наречия, которым учил его дядя, были просты. Всё упиралось в специфику произношения: у шахтёров речь была более грубой, некоторые слова звучали гортанно, было много специфических слов; лекари, по словам дяди, тоже обильно пользовались своей терминологией, называя многие растения по-своему. Их язык был значительно легче, даже несмотря на любовь к пространным фразам и философским измышлениям. Основа была единой. Миша вообще не понимал, зачем ему вникать в «профессиональные дебри», но решил, что информация лишней не будет.

Впервые в жизни с ним кто-то действительно занимался. Именно с ним, а не с Оскаром. Да, мама обучала их грамоте и математике, но он вечно оказывался в тени брата. Занятия же ботаникой никогда не были систематическими, скорее это были отрывочные сведения, приходившиеся к месту и времени, поэтому такие уроки в расчёт Миша не брал, хотя бережно хранил в своей памяти. А теперь дядя стал его личным учителем. Именно это заставило его переступить через себя. С какой-то обречённостью он каждый день ожидал конца обучения, но дядя продолжал с ним заниматься. Это абсолютно не укладывалось в его голове: он, как капризный ребёнок, уже не первую неделю полностью игнорирует попытки дяди заговорить, а тот, как ни в чём не бывало, подстраивался под него.

Да, ему было стыдно за своё поведение, но он просто не мог заставить себя переступить эту черту. Каждый раз, как он пытался простить дядю, в голове всплывал их последний разговор. Это было непосильно для его хрупкой психики, воспоминания причиняли физическую боль, и он опять старался от них отгородиться.