Женя Лейнок: Пастыри. У богов всегда свои планы

– Ну и зачем тебе эта хреновина? – с перекошенным от смеха лицом спросил он. – Думаешь разгонять полчища отщепенцев? Или будешь ей рубить копчёное мясо на привале?

Несмотря на обуявшую его ненависть, Тодор и сам уже пожалел, что взял секиру. Нести её было утомительно, а что касается самозащиты – за четыре дня пути они не встретили даже волка. Однако бросить её он тоже не мог, и оставалось только надеяться, что скоро они прибудут на место.

– Долго ещё идти? – спросил он, не выдержав.

– Дня три, если будем пошевеливаться, – послышалось впереди.

Тодор закатил глаза.

Позавчера вечером они миновали травянистую долину реки и вошли в Шёлковый лес. Название своё он получил за то, что в нём жила тьма тьмущая пауков-прях, которые оплетали своей паутиной всё, что было движимо и недвижимо. Говорили, что в глубокой чаще они наткали столько паутины, что даже солнечный свет не проникает между скованными ветвями и ни одно живое существо не рискует туда забредать. Однако сейчас люди шли по хорошо известной, безопасной дороге, и тёплые солнечные блики мелькали там и тут. Мир встречал весну: голубое небо было прозрачным, дуновение ветра – лёгким и ароматным, сотни птичьих голосов наполняли лес, и зелёные почки, полные жизни, готовы были вот-вот её из себя исторгнуть. Все были в приподнятом настроении. Почти все. Перед тем, как Тодор отправился в путь, отец, раздосадованный тем, что его сын «настоящий трус и дуболом», приказным тоном объявил, что посылает его по возвращении в восточный город людей под присмотр дядюшки – двухметрового силача с нравом порохового склада и нравственными убеждениями престарелой девственницы. Вряд ли мог найтись человек, которому такая перспектива пришлась бы по душе, о Тодоре же нечего и говорить.

Три дня их путь пролегал через лес, и ничего не произошло. На рассвете четвёртого Тодор, который по-прежнему шёл позади, увидел, что лес расступился, и люди остановились, устремив свои взгляды куда-то вдаль. Он нагнал их, и то, что открылось его взору, стало откровением. Впервые Тодор, не желая, однако, признаться себе в этом, ощутил, как мало он видел.

Они стояли на высоком холме, откуда было видно, казалось, полмира. Далеко на востоке чернели размазанными точками какие-то постройки и зеленели ровные квадраты фермерских полей (Тодор знал, что они находятся за пределами города, но никогда не представлял этого); на западе рыже-зелёные холмы извивались волнами в необъятном просторе и тонули в тумане где-то между землёй и небом, а прямо перед людьми… О, это волновало даже спутников Тодора, хотя они шли в цитадель не первый раз, у него же перехватило дыхание. На округлом, явно рукотворном холме величественно возвышался Делакарон. Гладкая, словно шлифованная, каменная стена защищала его с незапамятных времён, и в ней были видны ворота – овальные, украшенные резьбой и орнаментом из драгоценных камней. Множество башен и башенок устремлялись ввысь, переливаясь разноцветным перламутром, и над некоторыми кружили белые птицы. Одна из башен, самая высокая, была выложена бирюзовым и белым кирпичом. На ней можно было рассмотреть большой балкон, даже, скорее, смотровую площадку, огороженную будто белым воздушным кружевом. Башенный пик венчала причудливая скульптура —переплетение разноцветных каменных лент (Тодору показалось, что он уже видел этот символ). Рассветное солнце осторожно трогало башни и стены, рождая удивительную игру света, тени, цветов, и этот волшебный, яркий город казался миражом, но был необыкновенно реален, стоял могучим основанием на холме и парил в дымке отступающего полумрака, манил, как чудо, и тревожил, как призрак.

Тодор понял, что стоит с открытым ртом и круглыми глазами, когда Калед загоготал и хлопнул его по спине.

– Это так, разминочка, – сказал он, – а вот внутри… Советую справить нужду вон в тех кустах, а то когда войдём ты, ей богу, обделаешься.

Пребывая в состоянии глубокого потрясения, Тодор ничего не ответил.

Они стали спускаться вниз, и Делакарон становился всё больше, всё выше вздымались его башни, всё ярче сверкали узоры на огромных воротах, всё громче становился голос города магов, родившийся из слитых воедино звуков загадочной, непонятной и чуждой человеку жизни. Когда люди подошли, ворота перед ними отворились – медленно, но легко, словно крылья пригревшейся на солнце бабочки, – и вся процессия вступила в цитадель. Они шли по широкой улице, вымощенной бледно-сиреневой и белой плиткой, по бокам её росли высокие, стройные деревья с изумрудной листвой, пышной не по сезону. Дорога вела прямо к дворцу Верховного мага, но Тодор не видел её конца, ибо вокруг было очень людно. Многие сидели на причудливых узорных скамейках, выкрашенных в разные цвета, и читали; кое-где мелькали серьёзные, озабоченные лица, но по большей части маги беседовали и смеялись, собравшись небольшими группами; кто-то громко спорил, кто-то кормил голубей, с задорным визгом проносились мимо разрумянившиеся, пышущие здоровьем дети. Вот влюблённая парочка: лёгкий жест – и в руках у юноши появилась прекрасная лилия. В глубине тенистого сквера на площадке подростки играли в странную игру с каким-то шаром: перебрасывали его через растянутую рыболовную сеть (так решил Тодор). Когда шар ударился о землю, один из подростков щёлкнул пальцами и послал в другого сноп мерцающих искр. Тот как раз отвернулся, и искры угодили ему ниже поясницы. В ответ он со смехом запустил в обидчика голубоватую молнию, которая ударила того в лицо и… окатила его водой с головы до ног. Раздался дружный хохот.