– Хорошо, посоветуйтесь, – неожиданно легко согласился старик. – Я только прошу – сделайте это как можно скорее. Сегодня вечером я буду вас ждать во дворе этого дома, вы сможете пройти сюда через кафе.
Вейцман поднялся и пошел к двери. Неожиданно его посетила мысль, и он повернулся к старику:
– Вы говорите, что были советским разведчиком в Германии. А какая организация вас туда послала?
– Какая? – старик улыбнулся одними губами и произнес по-русски: – ОГПУ.
Вейцман через кафе вышел на улицы Бриджтауна. От разговора со стариком все у него в голове перемешалось. Он знал, что немцам в основном приходилось сталкиваться с НКВД, однако они почему-то с непонятным упорством в своих книгах называли его ГПУ. Хотя к моменту становления власти Гитлера такой организации уже 10 лет как не существовало – еще в 1923 году ГПУ было переименовано в ОГПУ, а в 1934 году ОГПУ переименовали в НКВД.
Однако и это не могло служить достаточным доказательством – в конце концов, о работе советской разведки сегодня можно прочесть во множестве книг. Выход один – надо срочно посоветоваться с остальными участниками экспедиции.
Вейцман застал профессора Шарона там же, где его оставил – в гостиничном номере. Пейзаж изменился ненамного, только перед профессором выросла гора исчерканной бумаги. Возле стола стояла корзина для мусора – видно было, что ее специально подтащили поближе. Корзина также была полна бумагой, в основном – скомканной.
– Пытаюсь расшифровать, что написано на табличках, – не дожидаясь вопроса, сказал Шарон. – Получается какая-то ерунда. Я боюсь, что эти таблички не поддаются расшифровке так же, как и большинство пиктограмм майя. Нам бы не помог даже живой индеец, потому что к каждому тексту полагался свой хранитель, который только и мог его объяснить.
– Ну, хранитель этого текста, как я понимаю, остался на Трезубце. Только вряд ли бы он нам помог – по состоянию здоровья. Может, надо было сделать ему искусственное дыхание?
Профессор передернул плечами от отвращения, а Вейцман засмеялся. Но вспомнив, что сейчас предстоит серьезный разговор, сразу посерьезнел:
– Только что я имел довольно неприятную встречу…
Подсев к столу, он пересказал Шарону свою беседу… С кем? С бывшим эсэсовцем? С советским разведчиком? Или просто с каким-то мошенником – тоже вполне возможный вариант…
Шарон, однако, слушал вначале очень внимательно, а когда Вейцман начал пересказывать то, что услышал от старика о Рахаве, «князе моря», вообще весь превратился в одно сплошное ухо.
Наконец рассказ был закончен, но профессор продолжал хранить молчание. Казалось, он никак не может переварить услышанное.
– Ну что? – несколько грубо попытался Вейцман вывести его из задумчивости. – Что нам делать? Незаметно смотать удочки из гостиницы? Обратиться в полицию? Тоже, кстати говоря, не самый лучший вариант, учитывая, что мы никому не заявили о кладе.
– То, что рассказал тебе этот загадочный старик, полностью совпадает с вырезанным на табличках текстом, – наконец подал голос Шарон. – Я, признаться, грешным делом подумал, что подсознательно подгоняю содержание табличек под наш утренний разговор…
– Ну хорошо, положим, мы расскажем старику о найденных табличках. И даже перерисуем ему их текст – таким образом, мы ничем не рискуем. Но чего он ожидает от нас? Что мы вызовем израильские подводные лодки, чтобы убить Рахава?
– Совершенно безумная идея, – согласился Шарон. – Думаю, нас не поняли бы не только в Генеральном Штабе, но даже и в Главном раввинате. Уж слишком все выглядит экзотично, и, не побоюсь этого слова, не всегда укладывается в концепцию официального иудаизма.
Профессор задумался, потом продолжал:
– Знаешь, в юности я прочел о Рахаве в каком-то сборнике еврейских легенд. У моего отца тогда был приятель, увлекавшийся Каббалой, и я спросил у него: «Что такое Рахав? Почему говорится, что он наполовину спит? И почему говорится, что он воняет, как протухшая рыба, и мог бы своим запахом отравить весь мир?»
Тогда я получил такой ответ: Рахав – это персонификация моря, море то спокойно, то нет – значит, Рахав то спит, то бодрствует. А запах… Приятель отца сказал, что это воняет море. Мы в то время с отцом иногда ездили в Амстердам – там действительно каналы пахнут не слишком приятно. Но скажи мне, как такая идея могла появиться на Средиземноморье?
– Надо пойти поговорить с де Северой, – сказал Вейцман.
– В конце концов, он лучше нас знает местную обстановку, и втроем мы сможем прийти к какому-нибудь выводу.
Читать дальше