Array Антология - Смертельно опасны

Надежда, что они просто заберут деньги и отчалят, вылетела в трубу. Им хотелось еще и получить за нее награду. Она прижала язык к щели между зубами и беззвучно прошептала: «Мрази». Бывают такие парни – чем больше им даешь, тем больше они начинают требовать.

– Придется ее ловить, – услышала она в тишине голос Нири.

– Ага.

– Я предупреждал, что придется.

– Смотри только штаны не обмочи от радости, что вышло по-твоему.

– Говорил же, что придется.

– Так кончай талдычить и приступай к делу.

– Эй, а ведь денежки-то тут, – вкрадчиво заметил Додд, – можем просто прибрать их да свалить, и вовсе нет нужды…

– Неужто мы с тобой вправду между одних и тех же ног на свет вылезли? – осклабился Джег, глядя на брата. – В жизни не видел большего тупицы.

– Тупица, – поддакнул Нири.

– Думаешь, я так просто брошу четыре тысячи марок, чтоб их вороны склевали? Ты подбери тут все, Додд, а мы накинем узду на нашу кобылку.

– Где она, как по-твоему? – спросил Нири.

– Мне казалось, ты у нас великий следопыт…

– Ну да, в пустыне, но мы-то не в пустыне.

Джег, вскинув бровь, оглядел заброшенные хижины.

– Хочешь сказать, тут у нас мегаполис, что ли?

Мгновение они молча смотрели друг на друга. Пыль у них под ногами взвилась вихрем и снова осела.

– Она где-то тут, – сказал Нири.

– Да ну? Какая удача, что со мной самый зоркий, как он сам считает, парень к западу от гор, а то ведь я бы не заметил, что ее дохлая лошадь валяется в десяти долбаных шагах отсюда. Да, она где-то тут.

– Где, как думаешь? – спросил Нири.

– А где бы ты сам засел?

Нири оглядел здания; когда взгляд его прищуренных глаз скользнул по таверне, Шай дернулась в сторону от окна.

– Вон в том, наверное, ну да я – не она.

– Конечно, не она, раздери тебя на части. Знаешь, как я вас отличаю? У тебя сиськи больше, а мозги – меньше. Будь ты ею, мне бы и искать ее ни хрена не пришлось, согласен?

Снова молчание – и порыв пыльного ветра.

– Наверное, – сказал Нири.

Джег снял шляпу, почесал ногтями потные волосы, а потом криво нахлобучил ее обратно.

– Ты посмотри там, а я проверю соседний. Но сучку не убивать, усек? А то получим только половину награды.

Шай отступила подальше в тень, чувствуя, как спину под рубашкой щекочут капельки пота. И надо же было попасться в этой ничтожной дыре! Да еще этим никчемным отбросам. Да еще босиком. Она этого не заслужила. Ей всего лишь хотелось, чтобы о ней заговорили. Чтобы память о ней не стерлась в ту же секунду, как она сдохнет. Теперь-то она видела, как тонка грань между скукой и откровенным перебором впечатлений. Но, как чаще всего и случалось, прозрение дохромало до нее, опоздав на добрый год.

Услышав скрип досок под ногами Нири – или, может быть, одно только звяканье его огромного топора, – Шай втянула воздух сквозь щель между зубами. Ее всю трясло. Вдруг навалилась такая слабость, что она едва удержала нож, – о том, чтобы им замахнуться, можно было и не мечтать. Может, пришло время сдаться? Выбросить нож за порог и сказать: «Я выхожу! Я не буду драться! Вы победили!» Улыбнуться, кивнуть, поблагодарить их за предательство и за любезность, когда они запинают ее до полусмерти или отстегают кнутом, или переломают ей ноги – или еще какое развлечение придумают перед тем, как оттащить на виселицу.

Казней она насмотрелась довольно, и зрелище ей никогда не нравилось. Стоять в кандалах, слушая, как зачитывают твое имя и преступление, и надеяться на какую-нибудь нежданную отсрочку, которой не будет, пока на горле у тебя затягивают петлю. Молить о пощаде или изрыгать проклятия, хотя ни то ни другое ни вот на столечко ничего не изменит. Дрыгать ногами в воздухе, высунув язык, пока не нагадишь себе в штаны на потеху точно таким же подонкам, как ты. Ей представилось, как Джег и Нири будут стоять в первом ряду ухмыляющейся толпы и глядеть, как она танцует воровской танец, болтаясь в петле. И нацепят-то, пожалуй, какие-нибудь еще более смехотворные шмотки, купленные в счет награды за ее голову.

– В задницу вас, – беззвучно выдохнула она в темноту и оскалила зубы, услышав, как Нири шагнул на нижнюю ступеньку.

Она всегда была до чертиков своевольной. Еще когда пешком под стол ходила, – если кто-то говорил ей, что все должно быть вот так и так, она сразу же принималась думать, как все переиначить. Мать называла это ослиным упрямством и винила во всем кровь духов. Это твоя проклятая кровь , – как будто Шай была на четверть дикарем по собственной воле, а не оттого, что ее матери вздумалось покувыркаться с бродячим духом-полукровкой, который – что совсем неудивительно – оказался никудышным пропойцей.