Вадим Назаров - Круги на воде

Более сложные бесы летали над головами и плевали в глаза. Люди моргали и терли веки кулаками.

Марина видела семилетнюю девочку: символы четырех из семи смертных грехов уже полыхали на ней. Солнце не давало Марине смотреть выше, она перебралась в тень маяка и там, внутри , подняла голову и увидела Помаила и двух подобных ему.

У одного из Ангелов вместо головы была Книга в тяжелом золотом переплете с семью самоцветными камнями, пальцы другого пылали как десять свечей, третий читал в Книге и кланялся.

Был день, но над осиновецким маяком взошли звезды, и каждая из них представилась Марине поющим Ангелом, который очень далеко и потому самой Песни не слышно, но если прищуриться, можно заметить, как по тонким лучам с небес на Землю катятся слова, ударяются о деревья, людей и рыб и наполняют их жизнью.

Слова были яркие, но не горячие, глаза не жгли. Из-за маяка показалась солнечная корона. Марине представилось, что Солнце – это сверкающая много-окая Сила о восьми крылах. Но видеть этого она не могла.

Женщина стояла на острой грани между тенью и светом, и Археос Иониил, Наместник распростертого над пустотой Севера, заметил, что она теряет равновесие.

По преданию, на месте Корабельного поля раньше стоял лес, из которого триста лет назад был построен российский флот. Лес этот вышел из одной-единственной шишки, застрявшей еще до Потопа у Иафета в бороде.

Когда воды пошли на убыль и радуга Ветхого Завета взошла в молодых небесах, Ной велел детям сжечь одежды и состричь все волосы на голове, чтобы у них не осталось ничего принадлежащего старому миру.

Рыжая борода Иафета долго плавала по волнам, наконец, зацепилась за корягу и проросла красным смолистым деревом и кипрей-травой.

В ногах у травы еще долго жили зеленые мидии, от жажды створки их раковин приоткрылись, обнажая нежную бело-розовую плоть, что, колыхаясь, напоминала женское лоно. Моллюсков поделили между собой чайки и муравьи, перламутровые раковины достались сорокам.

Когда царские плотники на ста сорока подводах въехали в Корабельный бор, в красных смоляных обелисках сделалось низкое гудение, словно налетел ветер, но ветра не было. Много лет спустя матрос Кошка, раненный в живот турецким ядром, упадет на сосновую палубу и сквозь грохот сражения услышит тот же утробный гул – молитву деревьев.

Весной кипрей запалил на вырубке свои погребальные факелы, а легкий вьюнок на античный манер обвил короткие пни. Говорят, что именно тогда над полем появилось серебристое облачко, которое до сих пор не растаяло.

Я стою, задрав голову, посреди поля и своим неофитским глазом пытаюсь разглядеть его, но вижу только тяжелый бомбардировщик, что тянет белую нить по синей глади. Все пилоты, должно быть, мастера вышивать.

Подневольным людям приходится чаще других сталкиваться с чудесами. Осенью 1941 года на Корабельное поле въехал германский танк. Он должен был занять брод на Оредежи, земля под стальной тушей выгнулась и стала трескаться. Однако, не успев добраться до холма, танк уткнулся в невидимую стену. Двигатель надрывался, траки вертелись как бешеные, но машина стояла.

Хельмут Фогель, лысый баварец тридцати пяти лет, приказал заглушить мотор и, высунувшись из башни, увидел на броне птицу с головой годовалого младенца. Баварец потянулся за пистолетом, но выстрелить не успел. Птица произнесла по-латыни слово огонь , и танк загорелся. Причем вспыхнула не солярка, сама сталь.

После госпиталя Фогель вернулся домой и до самой смерти не ел птицы и не брал в руки ничего железного, даже вилки или ключа.

От танка, как от зимнего костра, осталось мокрое место на подмерзшей земле. Сейчас там куст вереска.

А у самой реки, где теперь станица двудомной крапивы, зимой 1880 года почтальон обнаружил подкидыша. Одеяло, в которое тот был завернут, покрылось платиновым инеем, однако, младенец оказался живым. Ходили слухи, что он лежал на поле четыре дня и все это время кто-то согревал его. Почтальон потому и заметил мальчишку, что над ним поднимался столб теплого сладковатого дыма, замешенного на женском молоке.

Принято считать, что ребенка бросила малолетняя дачница с Ореховой улицы, приехавшая за этим из Петербурга, но на самом деле ребенок приплыл по реке в ледяной лодке.

Чудесная история, случившаяся со мной, отмечена в полевой летописи Кленом. Она не больше других, просто Клен – это и есть моя история.