Аноним: Канал имени Москвы. Лабиринт

(Не богохульствуй! Не в твоём праве полагать лишними слова Священного Писания!)

прямо на страницах манускрипта. Он не станет портить Книгу. Надо переписывать всё на отдельные листы, а там уже…

Брат Фёкл, склоняя голову, смотрел на раскрытые страницы. Вся Книга зазвучала по-другому.

«Армии Разделённых грянут с севера, из-за Тёмных шлюзов…»

С детства воображение рисовало бесчисленные полчища этих кошмарных тварей, разрезанных пополам вдоль или поперёк; позже он узнал ещё более ужасные вещи о том, что они могут быть отделены от своих душ. Хищная агрессивная передвигающаяся материя нагрянет, чтобы уничтожить последние оплоты духа в Озёрной обители…

Брат Фёкл, странно хмурясь, смотрел на манускрипт.

– Это значит совсем другое, – вдруг низким голосом произнёс он, и опять его сердце предательски забилось быстрее, однако сбиваясь с ритма.

Котёнок оставил в покое свой хвост и теперь уставился на двуногого с недоумением. Он был гладкошёрстный, с умной мордочкой и большими разноцветными глазками. Не дождавшись от брата Фёкла продолжения, он вернулся к забавам с хвостом, видимо, сочтя это более интересным.

«А ведь Аква говорила мне, – подумал брат Фёкл. – Любопытная и упрямая. С детства была такой».

Только ведь дело не в девочке. Не только в девочке. Червячок сомнения давно уже поселился и грыз сердце брата Фёкла. Поэтому вместе с благоговейным трепетом он и испытал эту порочную радость.

Подкатил новый, гораздо более сильный прилив дурноты, и в груди повисла тяжесть. Что-то с ним не то. Испарина выступила на лбу, брат Фёкл отёр её тыльной стороной ладони. И вдруг резкий приступ панической атаки

(«Я умираю?!»)

сменился сиротливым и холодным чувством. Старый монах посмотрел на густую тьму за окошком кельи; и само оно и обрамлённый им квадратик черноты показались дрожащими. Но пока он жив. И будет бороться, пока он…

Брат Фёкл снова провёл тыльной стороной ладони, холодная испарина на лбу… Как быстро и внезапно, ведь ещё сегодня утром и днём он чувствовал себя прекрасно, сплавал на плоскодонке к плотине, куда накануне, не спросившись, отправились шалопаи-послушники, и весьма бодро правил веслом.

На слабеющих ногах он добрался до окошка, распахнул его. Сделал глубокий вдох свежего озёрного воздуха. Сразу стало легче, но только этот сиротливый холод не ушёл насовсем.

«Наверное, вот и пробил мой час», – подумал брат Фёкл. Посмотрел на огоньки трёх свечей, что горели над раскрытым фолиантом. Понял, что у него слезятся глаза. Жизнь, как огонёк, – сильна, но задуть её ничего не стоит.

Брат Фёкл быстро вернулся за своё рабочее место, ухватился за перо и принялся писать. Лёгкая дурнота, и высохла вся гортань… Писать, быстро, тезисами, чтобы успеть как можно больше…

Перед глазами пошли круги, и теперь рука, держащая перо, становилась всё менее послушной. Брат Фёкл чуть отклонился, чтобы перевести дух, и, хоть боль, сжавшая виски и наполняющая голову какой-то ватной пустотой, не прошла, стало немного легче.

– Почему у сырости грибное зловоние? – повисло на раскалённом, как камень на солнце, языке.

Брат Фёкл поморгал. Буквы манускрипта дрожали, этот липкий воздух. Словно испарения от страниц…

И вдруг он всё понял. Но только не мог поверить, что такое возможно. Этот бесценный экземпляр «Деяний Святых» вовсе не подвергся дурному хранению. И страницы древнего манускрипта потемнели совсем по другой причине. Брат Фёкл вдруг печально улыбнулся, смущённо, беспомощно…

– Аква, – тихо прошептал он. – Кто теперь позаботится…

Вот чем были этот воздух, показавшийся липким, и сырость, исходящая от страниц. Его отравили. Книга пропитана ядом. Эссенция…

Брат Фёкл схватил перо и свои страницы и бросился прочь, к раскрытому окну. Вот почему становилось легче, когда он удалялся от Книги. Но яд уже проник в кровь, уже делает своё дело; крепчайшая эссенция грибных спор, которая испаряется, быстро улетучивается при свете, и следов не останется.

Ещё с этой сиротливой печалью, но уже и почти равнодушием брат Фёкл вспомнил, как ему передавали Книгу, бережно завёрнутую в несколько слоёв плотной материи.

– Возлюбленные братья, как же… – прохрипел брат Фёкл. Слабо присел на краешек лавки, попытался разложить записи на ровной поверхности, глядя на расплывчатые буквы. Поднёс к листу чернильное перо…

Его отравили. Убили, и обратного пути уже нет. Но, может, он успеет, успеет записать как можно больше. Не разоблачений, нет, а ту великую простую и чудесную тайну, что успел узреть…