Наталья Тимошенко - Исчезающие в темноте – 2. Дар

18.. год

С тех пор, как мать схватилась за огромный живот и со стоном упала на диван, а отец засуетился, забегал вокруг нее, не зная, что делать, прошло почти три дня. На свет готовился появиться уже пятый ребенок в большой семье, а он каждый раз терялся, как будто это было впервые. Тогда еще никто не знал, что снегом занесет всю деревню, а роженице понадобится помощь, потому за доктором не послали.

Снег же не прекращался ни на минуту. Черная толстая туча, накрывшая деревню три дня назад, остановилась, зависла низко над землей и не собиралась никуда уходить. Сугробы намело такие, что приходилось откапывать дверь снаружи, чтобы выйти из дома. Снег залепил окна, кое-где добрался до крыш и заползал на них. В дымоходах завывал ветер, жалуясь на тяжкую долю и рождая в душах людей самые мрачные мысли. Крестьяне толпились у печей, а в большом доме помещика все время жгли свечи, чтобы было хоть что-то видно.

День смешался с ночью.

Поначалу из спальни, куда отнесли мать, слышались душераздирающие крики, от которых холодели руки и страх огромными волнами бежал по спине, но и они вскоре затихли. Со вчерашнего вечера из спальни доносились только бормотания повитухи да тревожный шепот слуг.

Вызвать доктора теперь было невозможно, поскольку дороги замело так, что никакая лошадь по ним пройти не могла. Утром отец все же распорядился послать за доктором конюха пешком, но тот до сих пор не вернулся. Его жена плакала на кухне, жаловалась кухарке.

– Что мне теперь делать? – спрашивала она, вытирая лицо грязным передником.

– Не плачь заранее, – не слишком уверенно утешала ее кухарка Матрена. – Может, вернется еще твой Степан. А если не вернется, барин не бросит.

– Поначалу, может, и не бросит, а потом? Шесть ртов в хате, младшему еще и года нет, да и старший дитя совсем, не справится с хозяйством. Как мне одной их кормить?

Матрена месила тесто для пшеничных лепешек и не знала, что на это ответить.

– А все из-за нее, ведьмы, – вдруг зло сказала жена конюха, – даже умереть по-человечески не может.

– Тише ты! – зашипела кухарка, бросая тесто и с ужасом глядя на собеседницу. – Что ты говоришь такое?

– То и говорю! Все знают, что барыня – ведьма. Оттого и умереть не может. Ведьмы не умирают, пока дар свой проклятый не передадут. Я слышала, как повитуха говорила, что ребенок помер уже, а она все мучается.

– И все равно молчи, – посоветовала ей Матрена, снова принимаясь за тесто. – Вдруг услышит кто?

– А мне все равно. Если Степан не вернется, то и нам всем до могилы недалече. И помрем мы быстрее барыни, уж поверь. Так что пусть слышат!

Однако слышать несчастную женщину было некому, кроме сидевшей за печью Лизы. Старших детей еще вчера увели наверх и не разрешали спускаться, говоря, что маменьке нужен покой, только на нее, тихо сидящую в углу с тряпичной куклой, никто не обращал внимания. На нее вообще редко обращали внимание, считая, что все равно ничего не поймет, а потому и не стеснялись говорить при ней разные вещи.

Получив от Матрены свежеиспеченную лепешку, Лиза подхватила куклу и быстро-быстро засеменила в ту часть дома, где находились родительские покои. Если во всем доме стояла мертвая, оглушающая тишина, сквозь которую так хорошо слышались плач и стоны ветра, то там еще теплилась жизнь. Из спальни, где сначала пыталась родить, а теперь умереть мать, иногда выходили толстые тетки в перепачканных кровью одеждах, выносили тазы с окрашенной в алый цвет водой и возвращались уже с чистой. Лиза знала, что колодец тоже замело, и для того, чтобы добыть воду, топили снег в огромных котлах прямо в печи.

Лиза спряталась за тяжелый шифоньер, чтобы никто не заметил ее, и откусила лепешку. Идти наверх, к остальным детям, она не хотела. Те не любили ее, а она была равнодушна к ним. Уж лучше остаться здесь, слушать, что говорят взрослые, да тихо жевать лепешку.

– А что толку от того доктора? – сказала одна из двух женщин, которые в очередной раз выносили из комнаты таз с кровавой водой. – Ребеночек-то лег поперек, и все, не выйдет теперь. В городе, говорят, разрезать могли бы живот, да достать, но теперь и это поздно. Помер он еще вчера, теперь травит барыню ядом своим.

– Она уже и не стонет почти, – с ужасом кивнула вторая женщина, гораздо более молодая, но такая же толстая и неопрятная. – Исповедаться бы ей теперь.

– Батюшка не придет, ты же знаешь, – перебила ее первая.