Татьяна и Дмитрий Зимины - Распыление. Дело о Бабе-Яге

– Ну… Считается, если единорог тебя подпустит и даст потрогать рог… можно загадать любое желание. И он его исполнит.

– И что? Он тебя подпустил?

Я опустила глаза.

– Нет. Убежал куда-то.

– Жаль. А… Какое у тебя было желание?

– Так. Хотела, чтобы он исцелил одного человека. На него наложили заклятье, и… – я посмотрела на Запыленного и замолчала. Тот вновь закрыл глаза.

– Прости, – тихо сказал мужчина. – Получается, он исполнил моё желание. Привел тебя.

– Меня? Но при чем здесь я?

– Было необходимо… Я хотел, чтобы кто-нибудь увидел картину. Это очень важно, чтобы её увидели. И еще… это, конечно, малодушие, но я… побоялся умирать в одиночестве.

Потянувшись, я взяла его за руку. Ладонь была холодная и легкая. Как бумага.

– Ты потратил свою жизнь на то, что просуществует всего один день. Ты же знаешь…

– Она исчезнет вместе с моей смертью, – он вновь открыл глаза и я вздрогнула. То же самое выражение, то же отчаяние, было в глазах зверя. – Но я не мог по-другому. Очень важно, чтобы её увидели.

– А зверь с железными клыками? Он ведь тоже твой? Зачем?

– Прости. Не смог удержаться. Считай, что он охранял сокровище… Надеюсь, ты с ним справилась?

Беда с этими Запыленными. Даже на пороге смерти они верят в сказки.

– Да.

Он долго молчал, а потом сказал:

– Красота. Осталось так мало красоты…

Я не поняла, что он имел в виду, и сказала первое, что пришло в голову.

– Ну, не так уж и мало. Есть небо и солнце, и облака, и дождь. И деревья, и цветы… Мир очень, очень красивый. Просто надо уметь видеть.

– Уметь… видеть.

В его ладони, бессильно лежащей на полу, появился цветок. Ярко-красный, с шелковистыми лепестками и черной серединкой.

– Возьми, – сказал он. – На память.

Я осторожно обхватила твердый гладкий стебель, поднесла цветок к лицу… Он пах солнцем и травой, и немножко медом. Через мгновение в воздухе закружили яркие искры, и мак рассыпался.

Мужчина теперь лежал совершенно неподвижно.

– Ну, вот и всё, – тихо сказала я и, протянув руку, закрыла ему глаза.

Жалко. Жалко, что больше никто не увидит картины. Жалко, что нельзя теперь найти единорога и загадать желание. Жалко, что магия – это всего лишь мираж, несбыточная мечта.

… Жаль, что не получилось помочь Бабуле.

Иван

Внутри было непривычно тихо. Не сновали по коридорам служащие с папками, не дребезжали, перебивая друг друга, телефоны, никто не бряцал победительно оружием и не ругался матом.

Будто мы вошли не в Агентство по борьбе за безопасность аномалий, а в сонный, доживающий последние дни, трактир. В затхлом прокуренном фойе жужжали мухи, а у стены, рядом с казенного вида дерматиновым диваном, дрых громадный пес. Когда мы проходили мимо, он, приоткрыв один глаз, негромко что-то буркнул, а потом равнодушно отвернул брылястую морду к стене.

Из окошка, как в самом обычном почтовом отделении, торчала седая, в букольках, макушка.

– Любезнейшая… – позвал Лумумба, – Не подскажете, где найти господина главного начальника?

– Вдоль по коридору направо по ступенькам вниз налево первая дверь. – тетка отбарабанила заученную фразу, даже не подняв головы.

– Однако странные здесь порядки… – пробормотал учитель, направляясь в указанный коридор.

…В кабинете, над столом, висела лысина. Обширная, бледная и вся в маленьких коричневых пятнышках, она покоилась в жесткой сивой поросли, как гигантское яйцо в неопрятном, сложенном как попало, гнезде. Скрип двери, возвестивший наше появление, на лысину впечатления не произвел.

На столе располагались хрустальный графин, мутноватый, с отпечатками пальцев стакан, пачка разнокалиберных бумаг, древний бакелитовый телефон и тощий букетик карандашей в стеклянной банке.

По бокам топырились локти, одетые в черные лоснящиеся нарукавники. Ладони прикрывали уши владельца лысины. Они были пухлые, как подушки – возможно потому он и не слышал ничего, что происходило в комнате.

Лумумба, заложив руки за спину, принялся рассматривать картинки, развешанные на одной из стен. Что он там увидел под вековым слоем пыли – непонятно.

Я было примерился вежливо постучать по столу, но тут зазвонил телефон. Звук его, пронзительный и громкий, всколыхнул воздух в комнате, а заодно вернул к жизни лысину. Она вскинулась, человек под ней, оказавшись курносым и веснушчатым, с жирными, будто он только что ел сало, губами, схватил трубку и заорал в нее что есть мочи: