Елена Кутузова - Не оставляй меня

– Какой уж тут ритм… – вздыхала Лу, и старательно выполняла команды.

Лейтенант спуску не давал – каждый шаг чуть не с линейкой вымерял. А потом просто растянул на плацу рулетку, и начал гонять по одному, по двое, отбивая ритм ладошами. За временем не следил:

– Вы будете заниматься строевой до тех пор, пока с вами не стыдно будет на параде мимо его величества пройтись!

И мучения курсантов продолжались. Иной раз лейтенант лишал их и личного времени. Всего час, но, как оказалось, значил он очень много.

Курсанты не успевали ни сами письма написать, ни весточки из дома прочитать – звонки разрешались только по выходным дням, в строго отведенные часы. Лу это ограничение злило куда больше, чем остальные лишения:

– Нет, ну ты представляешь? Я даже родителям позвонить не могу! Не то что подругам.

Кара только посмеивалась да отшучивалась, когда подруга интересовалась, почему ей родители не пишут:

– А чего писать? Жива, здорова, да и ладно. Лу, у меня отец в длительной командировке, мама с ним поехала. Письма долго идут, так что позвонить проще.

– Бедная! – тут же забывала о собственных горестях Лу. – Я своих хоть в увольнительных вижу!

Но и этих дней становилось все меньше. Лейтенант зверствовал – лишал выходных за малейшие провинности.

Плохо убранная комната. Недостаточно тщательно выметенный плац. Нечеткие повороты на строевой, неровный марш:

– Я должен слышать один удар, когда вы ноги на землю опускаете. Один! А не десяток разрозненных! Еще раз!

Но, как он ни ругался, сам, как и прежде, от занятий не отлынивал: шагал, пел, замирал «на караул» вместе со своими подопечными. И только убедившись, что курсанты поняли, что именно от них хотят, требовал исполнения. Но всегда – безукоризненного.

За это его ненавидели.

– В соседнем отряде так не издеваются! Строевая строевой, но личного времени не лишают, да и увольнительных тоже. Можно подумать, их из его кармана оплачивают!

– Да в лейб-гвардию не взяли, вот и зверствует… другим туда дорогу перекрывает.

Кара на все эти заявления молчала. Та реплика про протекцию, когда командир впервые не нашелся, что ответить, оказалась единственной на эту тему. Девушка не говорила об этом ни прилюдно, ни наедине с Лу:

– Это как острой палочкой в ране ковыряться. Без меня, пожалуйста.

Но сам лейтенант то ли не знал об этом, то ли не оценил. Каре, как и прежде, больше всех доставалось. И окриков, и нарядов. Только теперь они плацем не ограничивались. Девушка то в столовой работала, то в прачечной. Но чаще – замирала без движения у «позорного столба» – так называли особый пост у въезда в Академию. Единственное место для дежурного, не защищенное ни от солнца, ни от ветра, ни от дождя. И стоять следовало, как у входа в парадную залу королевского дворца: навытяжку, не шевелясь, даже моргать рекомендовалось через раз, а то и через два. Церемониальное ружье оттягивало руку, и только раз в два часа разрешалось сделать особые приемы с оружием для разминки. И не приведи судьба ошибиться хоть в одном!

Но раз за разом движения становились все увереннее. Ружье уже не казалось таким неподъемным, да и упражнения давались легче. Лу, которую тоже время от времени отправляли на этот пост, не скрывала зависти:

– Видела бы ты себя со стороны! Стоишь, прямая, как кипарис, а ружье, словно бабочка порхает! Ощущение, что рук и не касается, само все делает!

– Если на задании оно еще и стрелять без моего участия будет… – бурчала Кара, разминая затекшие мышцы.

Остальные, вымотанные ежедневной муштрой, с ней соглашались.

Недовольство зрело исподволь, кто-то из отряда молча переносил самодурство лейтенанта, кто-то, как Кара, тихо бурчал, не принимая никаких попыток изменить происходящее. Но некоторые набирались смелости высказать все командиру в лицо. Вместо объяснений лейтенант привычно назначал наряды. Но руку на пульсе событий держал.

И, когда бунт практически назрел, он выстроил подчиненных на плацу.

Осень уже сорвала с деревьев всю листву, и ветер трепал застегнутую на все пуговицы и молнии форменную одежду курсантов. Сами они ёжились под его ударами, шмыгали покрасневшими носами, но старательно тянулись, выполняя команду «смирно». Лейтенант ходил вдоль строя, подмечая все огрехи.

Досталось всем. Высказав, что он думает о выправке отряда, приказал:

– Упор лежа принять!

И начались бесконечные отжимания, которые сменились бегом вокруг плаца. Сам командир, против обыкновения, к подчиненным не присоединился. Стоял в центре площадки и покрикивал: