Дмитрий Шуйский - Света, я вернулся!

Иногда Президент выходил на площадку, подходил к парапету и… ничего не делал. Он стоял и задумчиво смотрел в дымку Нью-Йорка и размышлял о превратностях судьбы, о причудливых завитках времени, а также о том, почему сегодня ему жмет правый ботинок.

В таком благостном состоянии он иногда проводил минут 15-20 до тех пор, пока к нему не подходила руководитель кадровой службы Прасковья Петровна Сыч-Поваляева с напоминанием о важных делах.

Вот и на этот раз, теплым летним днем, его транс прервался оттого, что Шамсутдин Анварович почувствовал прикосновение чего-то влажного к своей шее. Не оборачиваясь, он подумал о том, что Парашка совсем заигралась и стала переходить грани дозволенного. Но, ощутив конский запах, он понял – любимый пони Мишико тоже его любит и явился к хозяину за очередной порцией соленых сухариков.

Шамсутдин обернулся и, угостив Мишико сухариком, увидел, что немного поодаль от него стоит Прасковья и держит в руках какие-то документы.

– Прасковья, ты что-то хотела? – ласково спросил Президент.

– Да, Шамсутдин Анварович, нам надо решить один вопрос. Он конечно не принципиальный, но имеет серьезное значение, – ответила Прасковья.

– Ну и что же важное ты хотела решить в этот великолепный момент здесь, в Нью-Йорке? – поинтересовался Шамсутдин Анварович.

– Это касается последней информации из России. Шифрограмма поступила двадцать минут назад из Москвы, – ответила Прасковья. – Оригинал находится в начале папки, расшифровка – под ним.

– Гм… Положи на стол, я почитаю.

– Ах, Москва!.. – задумчиво сказал шеф, – там прошла моя юность. Хорошее место.

Прасковья улыбнулась его словам и вышла.

Самолетики в этот день не летали.

В кабинете Шамсутдина Анваровича стоял мягкий полумрак, плотные шторы отгораживали мир Президента от яркого нью-йоркского лета, тихо гудел кондиционер, в воздухе почти неуловимо витал запах мяты и свежескошенного сена. Была середина рабочего дня, и Президент был занят любимым делом – он конструировал бумажный самолетик из тонкого оранжевого картона.

Президенту было чуть за пятьдесят, роста он был чуть выше среднего, вьющиеся каштановые волосы с небольшой проседью (как говорят в штатах – salt’n’pepper) немного завивались на кончиках и были зачесаны назад. Карие, навыкате глаза внимательно наблюдали за тем, что делают его руки. А руки Шамсутдина Анваровича выглядели очень благородно: хорошо сформированные кисти заканчивались пропорциональными пальцами с ухоженными ногтями, каждый из которых был покрыт бесцветным лаком.

Так вот, цепкие пальцы Президента ловко складывали очередной бумажный самолетик, который должен был стать новым достижением бумажного самолетостроения.

Шамсутдин уже мечтательно закатил глаза вверх и представил, как это его творение воспарит над уставшим Нью-Йорком и приземлится где-нибудь на газоне или окончит свою жизнь в Гудзоне. Его благостные мечтания неожиданно прервал мягкий зуммер телефона. Он взглянул налево и среди трех десятков горевших зеленым кнопочек на пульте, отметил одну оранжевую – это была его верная помощница Прасковья Петровна. Мургасян нажал на эту кнопку и спросил:

– Ты что-то хотела, Прасковья?

– Да, Шамсутдин Анварович, время ланча наступило, вы что-то будете…, – запнулась Прасковья… что-то принести?

– Прасковья! – у Президента неожиданно сорвался голос и он просипел, – Я сколько раз тебе говорил, что по-русски это называется – обед! О-бед! И по-русски надо было спросить: вы будете обедать? Понятно?!

Прасковья Петровна, привыкшая к этим вспышкам Президента, примирительно сказала:

– Шамсутдин Анварович, я исправлюсь, вы же знаете…

– Да знаю, знаю, – так же быстро успокоился шеф. – Так что там у нас на обед?

– Салат из узбекских помидоров, украинский борщ с пампушками, бефстроганов с гречкой и вишневый компот.

Про хлеб Прасковья благоразумно промолчала – Президент принципиально его не ел и считал американский хлеб причиной полноты.

– Несите, я уже не могу ждать, – капризно проворчал Шамсутдин, отключил интерком и откинулся в кресле, потирая ладони в предвкушении трапезы.

Через три минуты дверь кабинета мягко открылась, и на толстый персидский ковер въехала двухэтажная тележка с судками. Тележку толкала миловидная шатенка в кремовой блузке в паре со стильной юбкой от Гуччи, ее грациозные стройные ножки в ажурных чулках были обуты в изящные туфли на низком каблуке. Подкатив тележку к креслу Президента, Прасковья низким грудным контральто сообщила: