Макс Фрай: Вторая линия (сборник)

Мне снится, что я записываю все это для памяти, потому что чем дальше – тем труднее, и я уже не всегда, то есть не каждую секунду помню, как обстоят дела. Потому что волком выть, ногти об стекло ломать, рычать – не поможет. Опыт, сын ошибок трудных, тому свидетель. А помнить – что ж, помнить – это правильно. Не знаю, как, зачем, на кой ляд, и сколько можно, но – пусть будет.

Пусть будет, действительно.

На границе Ужуписа, как всегда, пасутся пестрые куры, и я, разумеется, достаю камеру; ясно, что потом придется выбросить все эти картинки или почти все, потому что куры суетливы и стремительны, зато съемка кур похожа на охоту гораздо больше, чем работа с другими объектами, в этом отношении куры превосходят даже велосипедистов. Словом, они великолепны – в своем роде, – и я достаю камеру.

Из-за сарая появляется владычица кур, прекрасная краснолицая селянка неопределенного, от сорока до шестидесяти, возраста. Голова ее увенчана перманентом, изготовленным, похоже, еще в восьмидесятые годы прошлого века, поверх старого пальто повязан опрятный красный фартук, ноги обуты в устрашающего вида боты, как нельзя лучше подходящие для обхода крестьянского хозяйства, пусть даже и небольшого.

– А зачем вы фотографируете моих кур? – спрашивает она. Судя по настороженному выражению лица, прекрасная селянка разделяет убеждение некоторых просвещенных народов, что фотоаппарат вынимает душу из натурщика, но не вполне уверена, что ее курам так уж нужна душа. И потому пребывает в нерешительности.

Обычно в таких случаях я говорю: «Я художник. Я потом все это нарисую», и на лицах встревоженных обывателей появляются понимающие улыбки. Ну конечно, художник, кто ж еще. Нарисует потом – ишь ты! Хорошо!

Но красный фартук и винтажный перманент выбили меня из колеи, заготовленный ответ куда-то подевался, и я мычу:

– Ээээ… ннннуууу… ааа… На память!

Настороженное выражение лица куриной владычицы сменяется мгновенным пониманием.

– На память! – очень громко и звонко восклицает она. – Память! Память! Память! Память!

Я прячу камеру в карман и осторожно, не делая резких движений, пячусь, на всякий случай не поворачиваясь к ней спиной, отступаю на тротуар и только там разворачиваюсь и ускоряю шаг, не бегу, конечно, но очень быстро удаляюсь с места происшествия, а женщина в красном переднике по-прежнему стоит возле сарая, окруженная курами и золотой листвой, и хорошо поставленным голосом повторяет: «Память! Память! Память!»

Записано в январе 2003 года.

Соответствующая запись в архиве сообщества spacetime датирована 10 октября 2002 года.

Эта и несколько последующих историй про жильцов коммунальной квартиры написаны в октябре 2002 года. Коммунальная квартира самая настоящая, в городе Одессе, на Проспекте Мира, время действия – середина восьмидесятых годов прошлого века. Герои повествования тоже самые настоящие; впрочем, все или почти все они давным-давно умерли.

Увы, не держал.

Рассказ «Sweet plum» был написан в конце 2007 года специально для ФРАМовского сборника «Книга страха». Это очень «одесский» рассказ, то есть история про ту Одессу, которую я хорошо знаю, город, сформировавший меня по своему образу и подобию, нравится мне это или нет.

Моя Одесса – не знакомая всем по книгам и кинофильмам «жемчужина у моря», населенная загорелыми носителями неправильной, но колоритной речи. Не Привоз, Юморина, Дерибасовская, Молдаванка, шаланды-полные-кефали, посмотреть-на Дюка-с-люка и какие там еще культурные штампы лежат у нас на поверхности.

О поверхности сейчас вообще речи нет.

Моя Одесса – это, в первую очередь, человеческое поселение у Черного (действительно очень темного даже в солнечную погоду) моря; пыльный южный город, под которым пролегает, в общей сложности, около трех тысяч километров подземных коридоров – знаменитые одесские катакомбы. Даже приблизительная топография этого многоуровневого подземного лабиринта на сегодняшний день неизвестна (и это вряд ли когда-нибудь изменится, попомните мои слова).

Примерно то же самое можно сказать об одесских проходных дворах в центре города, некоторых старых домах и коммунальных квартирах. И о некоторых местных жителях; о них (о нас), впрочем, лучше вообще помалкивать.

Если бы у меня хватило мужества (и мастерства) написать настоящие «Одесские рассказы», редкий читатель добирался бы до конца этой книги, сохранив способность засыпать, не включив свет во всем доме