А. Воробей - Смотритель хищного города

Нащупываю под столешницей тележки пистолет. Я не проверял его заранее – у Локи оплошностей не бывает. Если он сказал, что оружие будет в полной боеготовности, значит так и будет. В противном случае ему самому конец.

Холодный металл скользит в ладонь. Схватив рукоять, сразу понимаю, что это за пистолет. В моей руке стальной шестидюймовый Дезерт Игл с глушителем. За несколько минут, что я пробыл в президентском номере, мне впервые есть на что посмотреть – он впечатляет. В отличие от всех прочих безделушек, в нем есть особая сила – с его помощью можно изменить чью-то жизнь. А можно отнять.

Пуля вылетает бесшумно. Все происходит настолько быстро, что моя жертва не успевает ничего понять. Подхожу к краю ванны, осматриваю кровавые ошметки на стене, убеждаюсь, что дело сделано, бросаю пистолет в воду.

Теперь можно позвонить.

– Готово, – говорю я, как только на том конце берут трубку.

– Браво! Можешь ехать к своей принцессе, деньги я уже перевел.

Ускользнуть из гостиницы проще простого. Я не боюсь камер, не боюсь полиции и здешних законов. К счастью, они не распространяются на того, кто уже мертв. А мертв я очень давно и надежно. Я – призрак. Человек-невидимка, возникающий из пустоты и туда же пропадающий. Я – идеальный палач самого хитрого и коварного императора на свете.

Мой вылет через шесть часов, а это значит, я успею заскочить в дьютик и как следует надраться. Здесь я шестерка Локи. Выполняю грязную работу, устраняю все препятствия в его райской жизни. Я сам себе противен. И лучшее средство сбежать от себя – выхлестать бутылку в одиночку. Мне не станет лучше. Мне станет все равно. Цель давно оправдывает средства.

Я иду по длинному больничному коридору, на плечах белый халат. Рядом шагает доктор и что-то объясняет, но я не слушаю, бессмысленно рассматриваю свои ботинки и пытаюсь держать равновесие. Хоть перелет и был долгим, я так до конца и не протрезвел. Стараюсь не раскрывать рта и не дышать перегаром на этого симпатичного человека, делающего все возможное, чтобы спасать чужие жизни. Все, что он сейчас говорит, мне абсолютно не интересно. Я и так знаю, что изменений нет, положительная динамика отсутствует, родители не в силах на это смотреть и уже готовы к тому, что она…

– Доктор! – почти выкрикиваю я, лишь бы не слышать то, что он собирается сказать. – Я перевел деньги. На сколько этого хватит?

– Думаю, на несколько месяцев, но вы же понимаете… она пребывает в глубокой коме слишком долго, вряд ли…

– Спасибо, доктор, – обрываю его я. – Я знаю, что вы делаете все возможное. Дадите время побыть с ней?

– Конечно.

Он жестом указывает на дверь и уходит.

Сквозь мутное стекло пробивается белый свет. Глазам больно на него смотреть.

Я не могу войти вот так сразу. Я мало чего боюсь, но переступить порог этой палаты действительно страшно. Мне нужно несколько секунд, чтобы собраться.

На больничной койке лежит девушка, опутанная проводами. Вокруг медицинская техника, поддерживающая в ней жизнь. Или вернее сказать: не дающая этому телу погибнуть. Больше года назад она попала в автокатастрофу. За рулем был ее отец. Сам он отделался переломами и сотрясением мозга, а его дочь доставили в больницу с серьезными травмами головы и позвоночника. Она так и не сумела прийти в сознание. Разумеется, ее отец страшно горевал и чувствовал себя виноватым, делал все, чтобы ее спасти. Не знаю, через какой ад ему пришлось пройти, и чем он пожертвовал ради того, чтобы она лежала в лучшей клинике и наблюдалась у лучших врачей. Но поддерживать жизнь человека в коме – не дешево, и однажды ему стало нечем платить. Именно поэтому я делаю то, что делаю.

Подхожу ближе, провожу пальцем по волосам. Они непривычного русого цвета, мягкие на ощупь. Со стороны кажется, что она просто крепко спит. Я знаю, что ее сознание сейчас далеко, и она не хочет возвращаться в это тело. Ей хорошо там, где она есть. Не знаю я одного: сколько у нас осталось времени.

Мне тяжело находиться рядом с ней и видеть ее такой. Я наклоняюсь, целую ее в лоб и ухожу. А точнее сбегаю. Как от самого своего страшного кошмара.

Кошка и Пит на кухне лепят пельмени. Черные волосы Кошки собраны в тугой хвост на макушке, фиолетовую челку она пытается заправлять за ухо, но та тут же выскальзывает обратно. Кошка цыкает и снова прячет ее за ухо. От этого несколько прядок пачкаются в муке и выглядят так, будто их покрыла седина. Пит сидит на высоком табурете, закусив кончик языка от усердия, и старательно склеивает края пельмешка. Этот табурет собран из трех разных, а одна ножка вообще из водосточной трубы. Табурет-Франкенштейн уродлив и ненадежен, и Пит любит его больше всех. Он вообще питает странную приязнь ко всему убогому и покалеченному. Я рассматриваю ряды пельменей и думаю о том насколько же надо быть криворуким, чтобы плодить таких чудовищ, коих из Питовых пальцев вышло целое множество.