Игорь Петров - Добрый. Злой

Хорошо и спокойно было размышлять об этом, сидя в теплом автобусе, поставив ногу на радиатор отопления. Люди заходили внутрь, ехали с ним какое-то время и выходили на своих остановках, а вместо них заходили другие, которым тоже не было до Арона никакого дела. Можно было подумать, что он для них невидим, и, в общем-то, от части это было правдой, ведь уже через пять минут, выйдя из транспорта, никто и не вспомнит, как выглядел тот парень, сидевший напротив. Всё это было очень забавно.

Дни быстро складывались в недели. Наступила середина ноября. Отрывной календарь 1997, висевший на широком косяке двери, истончился и, как будто похудевший от тоски по дому и работы моряк, ожидал скорой смены.

За прошедшие месяцы, как ни старался Арон сблизиться с Эльзой, ничего у него не выходило. Причем с другими однокурсницами это у него получалось легко, можно сказать, походя. С Эльзой же всё шло наперекосяк. Даже голос то окончательно хрип при попытке произнести первое слово, то вдруг становился тонким и сиплым, как у молодого петушка, пробующего в первый раз свое «кукареку». И от этого Рон еще больше терялся и, бывало, на середине фразы забывал, что хотел сказать, и фраза эта приобретала такой ломаный и странный смысл, что в пору было бить в колокол от отчаяния. Причем умная часть Арона как бы смотрела на это всё со стороны и ужасалась. Это было похоже на связанного человека, дом которого грабят бандиты, а он не в силах дотянуться до ружья и покончить с ними. «Не помогало» и то, что Сергей всё больше сближался с Эльзой. Они еще не были вместе официально, но их часто можно было видеть вдвоем, и разговоры их прерывались, когда к ним подходил кто-то другой, как будто носили интимный характер.

Сам Сергей, если не сидел над книгами в комнате, то постоянно пропадал на тренировках или ходил гулять. С Эльзой, как догадывался Арон.

Пестров открыл глаза. Было холодно. Положил руку на еле живую чугунную батарею и потер глаза. Луна, осветившая комнату, скрылась за стремительно несущимися облаками. Ветер, казалось, пытался вломиться в окно и свистел в щелях рамы, будто умолял впустить его внутрь и спасти от какого-то ужасного преследователя, гонящегося за ним по темным проулкам общежитенского корпуса. Сергея не было. Пестров откинул одеяло, сел в кровати и, опустив ноги, ощутил ступнями холодный пол. Посмотрел в окно. В этот момент порыв ветра принес внезапно начавшийся дождь, и капли с такой силой ударили в стекло, что тут же сделали его непроницаемым. Там была только мгла и непогода. И тут он почувствовал этот запах. Запах гари. За эти месяцы в общаге Арон перестал его замечать, но тут игнорировать его было уже невозможно. Он раздражал и… манил. Хотелось пойти и посмотреть, что же, черт возьми, может так вонять. Хотелось приблизиться к этому источнику и выбросить его. Уничтожить. Только бы унять этот запах. Арон встал и, не одеваясь, в одних трусах вышел из комнаты. Дверь в коридор общежития была приоткрыта.

«Сергей не закрыл? – подумал Арон. – Значит, он тоже почувствовал этот запах». Странно, но он был уверен, что Сергей ушел именно, чтобы найти источник этой вони. То, что он просто пошел в туалет, или вдруг у него разболелся зуб, и он направился к тёте Паше просить обезболивающее, в голову ему даже не приходило. Разве могло что-нибудь раздражать больше, чем этот терпкий манящий аромат? Ни одна зубная боль или полный мочевой пузырь не заставили бы его встать и практически голым в эту холодную ноябрьскую ночь выйти из комнаты.

Прямо напротив двери, в коридоре, Арон наткнулся на делающую обход тётю Пашу. Она смотрела в полутьме на стенгазету, висящую в раме под стеклом. Умирающий фонарик тёти Паши при этом освещал пол, создавая на нем тусклый зрачок неяркого света. Она услышала его, но не повернулась. В какой-то момент показалось, что тётя Паша, стоящая спиной к Арону, это только её задняя часть, достаточная, чтобы создать декорацию самой женщины. Пестров практически кожей ощущал, что спереди никакой тёти Паши не существует, а есть только половинка скорлупы – пустая и черная внутри. От этого Арону стало так жутко, что ни за какие деньги он не стал бы сейчас проверять, правда ли это на самом деле. Если только он подошел бы к ней и, заглянув туда, вдруг понял, что прав, то тут же умер бы от разрыва сердца, которое и так бешено колотилось в груди. Ноги сами понесли его по коридору, прочь от этого места.

– Вернись в комнату, Арон! – вдруг из глубины коридора раздался голос. Он был глухим и мало похожим на её старческое дребезжание, но кто, во имя всех святых, мог еще говорить из того конца коридора общежития?