Линор Горалик: Тайные ходы Венисаны

Сначала Агата этот запах ненавидела, но потом папа научил ее окунать в соус маленькие комочки риса с завернутым в них моченым имбирем, и от странности, которая происходила во рту, Агата не могла остановиться, все ела и ела, пока папа со смехом не утащил ее домой. Тогда папа еще смеялся по-настоящему, а не натужно и лишь в присутствии Агаты, как сейчас. Тогда мама и папа смеялись и разговаривали целыми днями, а не только когда Агата оказывалась рядом. А потом этот запах – вернее, очень похожий запах – неделями стоял на площадью са'Марко и над сорока шестью маленькими кругами из прибрежных камней, принесенных жителями Венисаны, – в центре этих кругов лежали сорок шесть разбухших тел, казненных, утопленных тел, и среди них —

тела ка'мистресс Ирены и доктресс Эджени и,

и унды десять дней запрещали забрать их на третий этаж и похоронить. Когда ты победил в войне, можно разрешать и запрещать что угодно, думает Агата. Если бы в войне победила она, она бы запретила и разрешила столько всего, что два списка, разрешенного и запрещенного, которые она в уме составляет по ночам, становится трудно помнить. Агата бы запретила женщине по имени Ласка приходить к ним в дом, это уж точно, потому что после ее визитов у мамы слезы выступают на глазах, и Агата бы тем более запретила Ласке называть маму Азуррой, потому что маме это явно не нравится, и Агата бы навсегда запретила мерзких предателей – габо, хотя они с той самой ночи, когда затопило первый этаж («Аквальта Нэра», назвал ее в одной из своих песен, которые все по секрету передают друг другу, слепой Лорио, и теперь так и принято говорить – «Аквальта Нэра»), габо снова исчезли и больше не появляются, и… И еще Агата приказала бы всем забыть войну раз и навсегда. Забыть совсем, вообще, как не было. Всем до единого, каждому человеку в Венисане – и забыть по-настоящему, а не притворяться. Всем – и особенно маме с папой.

– Люди думают, что унды покровительствуют вам, Азурра, – говорит Ласка, прищурившись, и мама морщится. – Вопрос – правда ли это.

– Люди думают, что унды покровительствуют всем бывшим дезертирам, – отвечает мама очень спокойно, но Агата неожиданно понимает, что это спокойствие – ровно такое же, как когда Торсон случайно разбил стеклянного олененка ее бабушки Алины: цена этому спокойствию – грош. – Если так, унды – идиоты: не знаю, как другие дезертиры, но я воевала не за ундов – я воевала против войны.

– Говорили бы вы потише, Арина, – Ласка понижает голос и смотрит в пол, а потом вскидывает глаза.

– Я в своем доме. – Мама смотрит на Ласку в упор и улыбается: – Всем, кому не нравится, что́ я говорю в своем доме, следует его покинуть.

Агата с тоской прислоняет лоб к двери, и дверь тихонько скрипит. Испуганная Агата отпрыгивает вглубь детской, но ни мама, ни Ласка, занятые разговором, не поворачивают головы. Они молчат и смотрят друг на друга.

– Мне действительно пора, – говорит Ласка и резко разворачивается к двери, но тут мама хватает ее за руку и говорит тепло, так тепло, как даже с Агатой она не говорила уже давным-давно.

– Ласка, – спрашивает мама, – почему вы пришли? Вы давно перестали приходить, я не видела вас месяц – почему вы пришли сегодня?

– Попрощаться, – говорит Ласка. – Полагаю, мы больше не увидимся. Я зашла попрощаться.

В дверную щель Агате по-прежнему видны мамины пальцы – они все еще держат Ласку за руку, но держат не просто так, а как-то очень крепко, словно что-то нащупывают сквозь плотную ткань траурного плаща. Агата чуть расширяет щелочку – Ласке явно неприятно, она пытается незаметно высвободить руку, потом дергает чуть сильнее, потом с силой вырывается – и на пол, вспыхивая в свете лампы, падает крошечная золотая бусина на золотой нитке.

– Нет, – стонет мама. – Нет, Ласка, нет. Скажите мне, что вы не уходите к ним. Только не к ним. Вы хорошая женщина, Ласка. Что же вы делаете?

– А что мне осталось делать? – сухо спрашивает Ласка. – Что мне делать со своей жизнью?

Ласка молчит. Агата совершенно не понимает, о чем идет речь, ей сейчас просто страшно хочется не забыть, куда покатилась золотая бусинка, – Агата бы ее надела прямо на этой золотой нитке кое-кому на ухо. А Ласка говорит так же мягко, как мама:

– Мой сын утонул в Аквальта Нэра, Арина. Моя дочь утонула в Аквальта Нэра. Мой муж утонул в Аквальта Нэра. Я буду есть, танцевать и пить черный мед до полной потери памяти и надеюсь умереть быстро.

Читать дальше