Лилия Кожанова - Жнец

–Не череп, не коса… И на том, спасибо!-усмехнувшись, надеваю проводник силы на палец. –Хотя, с фантазией у тебя туго! – подбросив коробочку, направляю её в сторону духа. Паренёк неуверенно переминается рядом. Поймаешь? Красные огни сверкают ярче прежнего в глубине капюшона, и темная рука духа сжимает в ладони хрустальную коробочку. Она мгновенно растворяется, исчезая.

Фыркнув, отворачиваюсь от духа и вытягиваю руку в сторону. В глубине черного камня сверкает искра и в ладони появляется коса. Обсидиановое лезвие отражает сияние душ. Я притягиваю её к себе, проводя когтем по черепу, обводя контуры его костей. Рукоять и края лезвия украшены кристаллами душ, пустыми, оттого цвет их был прозрачным и чистым. Золотые пластины, служившие лишь для украшения, по моей прихоти отражали слабое сияние камней. В центре рукояти сверкнули песочные часы, золотой песок в них не двигался, замерев.

Я прокручиваю косу в руках и завожу за спину. Один взмах и лезвие рассекает пространство, открывая воронку. Делаю шаг вперёд, но голос паренька вынуждает остановиться.

–Постойте… -я оборачиваюсь, глядя в горящие жизнью глаза. – Вы видели столько душ, кто же из людей безжалостнее всех? –любопытный человек!

–Однажды ты сумеешь сам ответить на этот вопрос… -ведь тебя ждет та же участь, что и меня. Я поднимаю руку и машу на прощание, глядя в воронку. –Пора собирать урожай!

После умиротворенной ночной тишины звуки производства оглушительны. Раскаленный металл яркими, оранжево-красными струями вырывались из ковшей. Тяжелый горячий воздух дрожит от температур. Гигантского размера краны проносят многотонные грузы над головами рабочих, для них подобное – рутинная обыденностью, на которую никто не обращает внимания Их опухшие красные лица скрыты за респираторами.

Я лениво обвожу взглядом пространство. Часы на косе начинают отмерять золотые песчинки. Оставшееся время человека запустило свой ход. Делая несколько шагов вперёд, вглядываюсь в нити душ. Заметив мерцающую тонкую нить, в другом конце цеха, поворачиваю в нужную сторону. Надвигающийся ковш с металлом преграждает путь, закрывая обзор на человека. Я делаю несколько шагов вперёд и прохожу сквозь него. Мгла окутывает, не позволяя предметам этого мира коснуться моего тела. Когда преграда остается позади, замечаю двух человек. Тонкая нить тянется к рабочему, чья кожа перепачкана в пыли, грязи и саже, пряча впалые щеки и темные синяки под глазами. Погнутая каска, съехавшая на бок, потеряла свой цвет много лет назад. Простая, в нескольких местах порванная одежда, мешковато сидит на худощавом теле. В руках он сжимает лопату. Уставший, измученный и злой взгляд бегает, сверкая кипящими чувствами. Их разговор переходит на повышенные тона и вот, лопата летит прочь в сторону. Бросая каску на пол, рабочий разворачивается, широкими шагами покидая цех.

Я точно тень, по пятам следую за ним, оставаясь незримой человеческому глазу. Стянув с себя потную, грязную одежду, мужчина падает на скамью, обхватывая руками голову и погружая пальцы в жирные волосы. Бессильная злоба выплескивается через рот, спина содрогается от ругательств. Сделав шаг к свету, я выхожу из тени, медленно проявляясь.

– Рабство – это позорное клеймо на теле человечества, которое оно несет на протяжении всей своей истории.– мужчина поднимает голову, останавливая поток льющейся брани, глядя на меня затуманенным взглядом.

–Я не раб!-выкрикивает человек и прежде чем он успевает сжать кулаки, я оказываюсь перед ним, поднимая его голову за подбородок. Когти упираются в кожу. Я направляю взгляд человека в свои глаза и расплываюсь в хищной улыбке.

–Сможешь повторить?-усмехаюсь, читая прожитую жизнь человека.

Картинки человеческой жизни проносятся у меня перед глазами. Сутки напролет, ночные смены физического труда. Стоя в горячем цеху по двенадцать часов мужчина, лопатой кидает песок, стирая выступающий пот. Падая на колени перед начальником, одним, вторым, третьим, он умоляет, о подачке, как голодный побитый пес, скулит на свою жизнь. Но встречает лишь насмешку, чей злобный смех разносится по сознанию, обращая остатки разума в кашу неразумности и отчаяния. Оставляя все силы на работе, и получая гроши за столь тяжелый труд, он возвращается в обшарпанную тесную квартиру. Ободранные серые обои, отстают от стен. Прогнившие в полу доски мерзко скрипят от шагов. Полуразвалившаяся мебель выглядит настолько ненадежной, что поражает уже то, как она до сих пор не развалилась под тяжестью вещей, что хранились на ней. Скупив на большую часть денег лекарства, человек входит в закрытую комнату. Царящая духота и полумрак угнетают и без того уставшего мужчину. Прикованная к постели мать рассеянным взглядом смотрит в потолок. Подобно кукле, лишившейся нескольких нитей, она едва держится в этом мире. Бледная кожа обтягивает кости, делая её похожей на мумию. Звуки, выходящие изо рта мало схожи с человеческой речью, а движения столь ограничены, что она беспомощнее ребенка. Впихнув часть лекарств в больную мать, мужчина выходит из комнаты и закрывает дверь. Делая несколько шагов и оказываясь на кухне, он ловит на себе полный отвращения взгляд жены. Она морщит и без того, уродливое лицо и отворачивается к плите. Из коридора выбегают двое детей, чуть не сбивая с ног, едва стоящего мужчину. Я внимательно вглядываюсь в их нити. Забавно… Дети, что веселятся вокруг родителей, не принадлежат по крови рабу. Поглощая безвкусную пресную пищу, пожираемый яростью и собственной никчемностью, он топит свою безысходность в стакане. Проносятся недели, месяца и годы… И точно замкнутый круг одного дня, беспрерывно течет тридцать лет и три года…