Михаил Кравченко - Город и псы

Серёжу начало трясти, как от сильного жара. Он заплакал и плакал долго, не переставая, уткнувшись лицом в ладони, но делал это почти беззвучно, лишь изредка тихонько всхлипывая и подрагивая всем телом.

Бабушка, страдавшая бессонницей, не смотря на свою глухоту, всё же уловила эти слабенькие нотки его детского плача, и, превозмогая боль во всём теле, буквально, по стенке, добралась до детской. Увидев Серёжу, сидящим на кровати и тихо плачущим в ладони, она всплеснула руками и запричитала:

– Ой, да что же это делается, пресвятая Богородица! Сколько же можно плакать, родненький ты мой! Ну, не надо, Серёженька. Пожалуйста, не надо, мой золотой. Пожалей ты меня, Христа ради! Пожалей бабку старую! – И она, присев рядом с внуком, и, обняв его за плечи, принялась тонюсенько подвывать в унисон ему, коротко крестя при этом глаза и рот.

– Они Катыша убили, – прерывисто всхлипывая, произнёс Серёжа.

– Кто они?

– Милиционеры. Я ещё раньше слышал, как они собирались его убить. Его и всех других собачек в нашем городке. Они говорили, что хотят очистить его от бездомной твари. Ещё я видел, как они ходили с винтовкой по скверу. – Мальчик больше не плакал, а только подрагивал худенькими плечиками, не в силах унять дрожь.

– А, может, им так начальство велело, Серёженька, – осторожно сказала бабушка. – Такое, ведь, иногда делается… Ну, там, в целях безопасности… Я не знаю…

– Какой безопасности?

– Безопасности людей, наверное, – ответила бабушка.

– Катыш был очень добрый, – замотал головой Серёжа. – Он никогда зря не лаял и не кусался. Его все любили. Кому он был опасен? Почему люди такие злые? – Он снова заплакал, и в его больших и безнадёжно – грустных глазах застыл вопрос, на который не было ответа…

Утром к ним домой, вместе с двумя незнакомыми людьми, зашёл инспектор РОНО, который уже бывал здесь раньше, и тогда о чём-то подолгу беседовал с бабушкой. Его звали Рустам Шамильевич. Он говорил с лёгким кавказским акцентом и всегда улыбался. Вот и теперь, едва переступив порог, он расплылся в широкой, дружелюбной улыбке, и, вежливо поздоровавшись, но, не разуваясь, сразу прошёл в залу. Его спутники не отличались столь радушной учтивостью и, молча, с хмурыми выражениями лиц, словно их только что вытащили из тёплых, домашних постелей и бросили на мороз в угоду казённым интересам, – в верхней одежде и уличной обуви проследовали за инспектором.

Серёжа, как всегда, сидел у окна и смотрел перед собой, на этот раз покрасневшими и воспалёнными от слёз глазами, почти не обращая никакого внимания на вошедших, которых бедная бабушка любезно пыталась рассадить в комнате. Его неотступно преследовали мысли о Катыше, а воображение то и дело рисовало ему лохматую, жизнерадостную морду пса, который ещё вчера носился по двору, весело лая, и, утопая в сугробах.

– А вот и наш герой, – пролепетал над ухом слащавый и, слегка шепелявый из-за акцента, голос Рустама Шамильевича, – наш, так сказать, непобедимый боец! – Что же ты, голубчик так запугал – то всех? Твоих кулаков уже не то что одноклассники, – даже учителя боятся. – И он снова расцвёл своей фирменной улыбкой, свидетельствующей только о самых лучших и добрых его намерениях.

– Они дразнили меня, – угрюмо ответил подросток.

– Как дразнили?

– Сироткой, а ещё нахлебником и подкидышем…

– Ну – у, – насмешливо протянул инспектор. – Что же тут обидного или зазорного. Я сам рано потерял родителей, но почему-то никого не бил из-за этого. А на тебя в инспекции и в комиссии уже целая стопка заявлений лежит, и никто не знает, что с этим делать. Не бабушку же твою штрафовать, правда? – Продолжая улыбаться, он достал из папки какие-то бумаги и ручку, словно собирался оформить выгодную сделку. Сидевшие на стульях люди, заёрзали и оживились, почувствовав окончание привычного для них спектакля.

– Подпишите здесь, – Рустам Шамильевич протянул бабушке листок и ручку.

– Что это? – Она, близоруко щурясь, дрожащими руками взяла отпечатанный на машинке, документ.

– Зинаида Петровна, мы же уже не раз обсуждали это с Вами, – недовольным тоном произнёс Рустам Шамильевич.

– Ах, ну да, ну да… – засуетилась бабушка, и старательно вывела на отмеченном галочкой месте свою подпись.

– Какой у Вас общий метраж? – вдруг спросил инспектор, убирая бумаги обратно в папку. Вопрос прозвучал так неожиданно и вне всякой связи с предыдущей темой, что вполне мог показаться странным.

– Что?.. Какой метраж?.. – Бабушка растерянно посмотрела на Рустама Шамильевича.