Михаил Кравченко - Город и псы

– Ведь, я же выполнил все твои наказы, матушка! Почему так не милостива природа, а люди так неблагодарны? – продолжал он восклицать в порыве отчаяния. – Разве я не следовал всю жизнь дорогой добра и сострадания, как учили Конфуций и Будда, разве не был милосердным к больным и нищим? Разве не я запретил родителям бросать детей и оставлять без оказания помощи больных и раненых? Разве не я своим Указом запретил убивать всё живое? Не я создал в долинах Мусаси и Нагано собачьи приюты на десятки тысяч голов? Не я спас всех цирковых животных от голодной и мучительной смерти, освободив их? Разве не я запретил кровавую соколиную охоту на беззащитных зверьков и выпустил всех птиц из клеток. – Цунаёси умолк, тяжело дыша, и на мгновенье замер, словно, ожидая ответа. – Так почему же подземные силы без конца губят рисовые посевы, трясут землю, на которой стоит мой замок, тысячами убивают моих людей и жгут их дома. Почему?! Раньше хоть извергались только жерла Иваки и Асамы, обрекая на голод целые посёлки и города, а теперь ещё и сама красавица Фудзияма решила разрушить ограду моего замка и засыпать пеплом весь Эдо. Почему?! За что?! – Но стены святилища, как и настенные лики его царственных предков, как и само изваяние Будды, – только хранили молчание, и были исполнены невозмутимого спокойствия.

Цунаёси, шумно кряхтя, и, превозмогая боль во всём теле, с трудом поднялся и побрёл к выходу, за которым уже толпились придворные соглядатаи, старавшиеся быть невидимыми для его глаз, но при этом только и искавшие случая успеть предупредить каждый неловкий шаг сюзерена, чтобы оказать ему значимую услугу. Но Сёгун, боковым зрением уловив их суетливое копошение, лишь презрительно махнул рукой и распорядился проводить себя в опочивальню, из которой только совсем недавно вышел. Это решение вызвало глубокую озабоченность и недоумение у дворцового церемониймейстера, а также у главного советника Ёсиясу, которые и представить себе не могли, чтобы во дворце Эдо, хотя бы на миг мог нарушиться распорядок дня или измениться регламент дворцовых мероприятий. Мало того, что это лишало нарушителя права в дальнейшем находиться в стенах дворца, так ещё и влекло суровое наказание, вплоть до смертной казни, безо всяких, там, ссылок на чины и звания. Однако, на сей раз Светлейший не только не удостоил внимания высокопоставленных фрейлин двора на их половине, но даже не поприветствовал членов своего Совета. Он также отказался и от завтрака, длительная церемония подготовки к которому была только что завершена. Вместо этого он неумолимо и так быстро, как только это позволяло его физическое состояние, без подручных проследовал в свои покои, и при этом, одной распорядительной фразой очертил круг своего сопровождения, куда, помимо главного придворного врача и двух охранников – самураев, из племенной верхушки «Бакуфу», входили: его усыновлённый племянник Иэнобу, Главный Советник Ёсиясу и законная жена Нобуко Такацукаса. Все они, без суеты, молча и слаженно присоединились к свите Сёгуна и на подобающем удалении от него двигались следом.

Спустя некоторое время, он уже, будучи облачённым в свои недавние спальные одежды, находился на царственном ложе, у изголовья которого висел большой самурайский меч и стояла золотая ваза, унаследованные им от предков, как атрибуты власти. Большая часть свиты, включая врача и охрану, по знаку главного советника покинули дворцовые покои и ожидали за дверью. В помещении остались только самые приближённые ко двору.

Токугава Цунаёси грустным взглядом обвёл оставшееся окружение и произнёс, обращаясь ко всем сразу и ни к кому в частности:

– Я скоро уйду: я это чувствую, я это знаю, и не боюсь этого. Меня волнует другое: с кем останется мой народ, и как после меня будет жить священная земля Ниппон. – Присутствующие выжидающе молчали, – никто не хотел брать на себя право первого голоса. Тогда Сёгун обратился к своему престолонаследнику, усыновлённому племяннику Иэнобу:

– Скажи, дорогой сын, – ведь, я же могу сейчас так называть тебя, – скажи мне, сохранишь ли ты все заветы моего Указа о милосердии к живым существам, когда станешь новым Сёгуном?

– Клянусь тебе, отец, я сохраню каждую букву твоего Закона, и ни одна волосинка не упадёт с головы любой Божьей твари. – Цунаёси растроганно улыбнулся, глядя на преемника влажными глазами. – А ты можешь дословно процитировать какую-нибудь выдержку из моего Указа? – спросил он.

– Конечно, отец! Вот, например, одно из основных положений твоего Указа гласит: «Собаки и кошки должны быть свободны, они могут ходить, где хотят, и никто не имеет права прогонять их с дороги». – Сёгун, блаженно улыбаясь, закрыл глаза и некоторое время лежал молча, погружённый в свои мысли. Затем, не открывая глаз, вновь обратил внимание на собеседника и тихо сказал: