Олег Сабанов - Во сне и наяву

Поначалу шахиншах отнесся к словам младшей жены с изрядной долей скептицизма, так как был премного наслышан о морочащих голову безграмотным простолюдинам шарлатанах. Однако из-за сильных чувств к Ясмине ее предложение никак не выходило из головы властителя, и в конце концов он приказал доставить деревенского старца во дворец в качестве своего личного гостя.

Керуш с первого взгляда произвел на Ильфара приятное впечатление. Седая приглаженная шевелюра вкупе с аккуратно подстриженной бородой обрамляли сияющим нимбом его испещренное морщинами загорелое лицо, которое несмотря на пристальный взор самого шахиншаха излучало вселенское спокойствие. Задав своему гостю несколько дежурных вопросов о самочувствии после долгой дороги и жизни в целом, властитель как бы между прочим предупредил его о казни, если содержание их последующей беседы станет кому-либо известно, не забыв уточнить, что голов в этом случае также лишаться все имевшие несчастье развесить уши. Сохраняя завидную невозмутимость, старик понимающе кивнул и заверил Ильфара в своем умении хранить тайны, после чего без лишних предисловий шахиншах рассказал о своих ночных кошмарах, проникающих ядом тревоги в часы бодрствования. Выслушав с внимательным почтением властителя, гость неожиданно заявил:

– Просто дайте понять снящемуся вам господину, что он иллюзорен, следовательно вся его трагедия нереальна. Приободрите его. Когда же он осознает свою призрачную природу и почувствует ни с чем не сравнимое облегчение, напряжение спадет и с вас.

С минуту шахиншах молчал, переваривая слова Керуша, а затем вполне резонно заметил:

– Твой совет бесполезен, ибо в сновидении я всецело нахожусь в шкуре того несчастного, а себя настоящего считаю лишь сладкой грезой, поэтому убедить его ни в чем не могу.

– Ах да, точно! Как я мог упустить столь важный момент! Вы уж простите меня, старика, – раздосадовано покачал головой Керуш. – Раз такое дело, то спокойно отходите ко сну сегодня вечером и помните – все было, есть и будет хорошо, а во всем мироздании вряд ли найдется то, что способно причинить вам вред. В конце концов тревога и страх развеются, как ночные миражи с восходом солнца.

Ильфар не понял, к чему клонит его гость, отчего мысли в голове начали путаться. Однако слова старика, произнесенные с уверенным спокойствием и его невозмутимый вид, вызывали неподвластное рассудку доверие. Немного поколебавшись, шахиншах решил послушаться Керуша и провел остаток дня за музицированием, а когда опустившаяся ночь окутала здания дворца темным покрывалом, властитель, как обычно, раскинулся на своем широком ложе и вскоре стал проваливаться в сон, повторяя про себя словно мантру: «Все было, есть и будет хорошо…».

«…Все было, есть и будет хорошо; все было, есть и будет хорошо» – крутилась в голове просыпающегося Федора фраза из ушедшего обратно в глубины подсознание сновидения. Сквозь закрытые веки проникал утренний свет, с улицы доносилось урчание заведенных автомобилей, мочевой пузырь требовал опорожнения. Новый день начинался до омерзения типично, в точности так же, как сонм предыдущих. С какого-то момента – с какого точно он уже не помнил, из его жизни ушла радость простого общения с себе подобными и удовольствие от мелочей вроде звучащего в наушниках музыкального трека, расслабляющего теплого душа или глотка холодного пива жарким днем. Вставать с кровати, умываться, чистить зубы, вливать в себя залитый кипятком растворимый кофе и плестись к припаркованному во дворе старенькому «Логану» было невмоготу. Все сколько-нибудь весомые причины думать, двигаться, дышать остались в той дивной поре, когда он заканчивал вуз, имел много друзей, любимую девушку и, как подобается без пяти минут дипломированному экономисту, уже распланированное светлое будущее. Однако массовая драка у популярного в городе клуба злосчастным холодным вечером пятницы, закончившаяся убийством одного из ее зачинателей, вмиг перечеркнула радужные перспективы, придававшие сокровенный смысл существованию и заряжавшие драйвом на каждый новый день. Каким образом в руках у Федора оказалась непонятно чья бейсбольная бита и наносил ли он ей удары вообще, молодой человек не помнил, оглушенный танцевальной музыкой и алкогольными коктейлями. Однако именно его признали виновником смерти человека и, несмотря на усердие нанятого адвоката и положительные характеристики, приговорили к пяти с половиной годам колонии строгого режима. Из-за сложного характера и общей подавленности, обернувшейся затяжной депрессией, с лагерными активистами у Феди сложились напряженные отношения, поэтому досрочное освобождение ему не светило. Отбыв весь срок от звонка до звонка и освободившись двадцатисемилетним молодым человеком, он не стал наводить справки о возможности продолжить обучение, как и искать встречи со своей бывшей подругой, не говоря о позабывших его сразу же после ареста друзьях. Вместо этого Федор реанимировал свой старенький автомобиль, безропотно дожидавшийся хозяина в склепе гаража пять с половиной лет, и попытался устроиться таксистом в одну из многочисленных фирм. Однако судимого водителя брать всюду отказывались, ссылаясь на новое законодательство либо вовсе без всяких объяснений. Когда же он отчаялся стать извозчиком и уже собрался облачиться в робу разнорабочего, на городском портале ему попалось объявление о вакансии курьера с личным автомобилем, а пару дней спустя, не ожидавший такого везения Федя, стал колесить между разбросанными по всему городу офисами и конторами различных организаций, перевозя документы, письма и посылки. Но несмотря на удачу с трудоустройством, случившийся несколько лет назад душевный надлом, делал окружающий мир серым, холодным и враждебным, отбывать пожизненное заключение в котором приходилось без всякого на то судебного вердикта и понимания своей вины. Колеся по рекам дорог мимо снующих тут и там обитателей когда-то милого сердцу города, он с горечью думал, насколько легко слепому случаю искалечить их относительное благополучие, лишить здоровья, свободы, сделать презренными изгоями, заставить воспринимать доселе пугающую смерть как долгожданную избавительницу. Оглядываясь назад, Федор поражался своей наивной до глупости вере в устойчивость подпорок вроде образования, круга общения, финансового положения, внешности и здоровья, поддерживающих нарисованный воображением собственный образ. Теперь увечные и слабоумные с рождения, изначально лишенные того, в чем он когда-то видел смысл жизни, все чаще казались ему в более выигрышном положении, так как по крайней мере не имели возможности очароваться тем, что так легко потерять.