Элииса - Из меди и перьев

Дождь гулко стучал по карнизу, ставни хлопали и скрипели. Ветер выл в старой печной трубе, хоть нянька и закрыла заслонку. Было холодно и хотелось есть, он прятал озябшие руки в незаконченном вязании матери. Она для него трудилась. Что-то мягкое, теплое, чтобы бродить по двору промозглыми зимними днями. Пряжа толстая, серая, немного колючая и пахла все также ее руками – лавандовым маслом, медовыми каплями, какими-то травяными настойками, которые каждый день приносил ей аптекарь. Он водил рукой по старой книге, а на крошечном пальце оставалось еле заметное серое пятнышко. Дешевая бумага, чернила и того хуже – книга тоже принадлежала ей. Еще до того, как забрали ее из обнищавшей семьи, привели в этот дом, застегнули до подбородка все пуговицы, крючки на жестком и плотном платье, собрали белокурые кудри в высокий узел, закрепили острыми шпильками.

" За бескрайние поля , – читал он. – за бурливые долгие реки лежал его путь. И ехал рыцарь не день и не два, и звезды вели его ночью. "

Дождь все шел, сквозняк гулял по полу. Чего хотелось больше – есть или плакать – он не знал, а потому продолжал кутать ладошки в шерсть и читать. Снова и снова. Буквы прыгали, прятались друг за дружку, а рыцарь ехал и ехал, все мечтал и страдал уже не одну страницу. Из-под стола доносилось шуршание. Мелкая мышь выбежала на середину комнаты и привстала на задние лапы.

– Иди сюда, Ганс, – мальчик поманил мышь рукой. – Иди, иди.

Мышь подбежала, понюхала пальцы и снова шмыгнула под стол. Ничего съестного не было. Тишина наступила вновь. Снизу доносился стук, чьи-то торопливые шаги, перешептывания.

О нем не вспоминали, казалось, уже много часов. Ни о нем, ни о старшем брате Лоренсе, отцовской гордости и надежде. С тех самых пор, как после раннего завтрака в их дубовые ворота постучался гонец в шляпе с нелепым пером, ущипнул служанку за щеку, протянул ей письмо для хозяина, перевязанное черной шелковой лентой. Отец в то время был в кабинете, рассматривал горы счетов и прочих тоскливых бумажек. Комната пахла копотью из-за дымохода, который давно никто не чинил. Ланс стоял подле отца. Стройный, с бесстрастным лицом, порой он кивал на редкие фразы. Младший же прятался за спину няньки, изредка дергал ее за ленты белоснежного грубого фартука.

Отец отложил перо, взял нож, срезал печать и ленту.

– Хорошие новости от твоей матери, малыш, – кивнул он ему и поманил его пальцем. – Она наконец-то мертва.

Это было утром, а теперь уже вечер, и больше он не видел ни отца, ни брата, а теперь не увидит и матери. Весь этот месяц он считал, что это ошибка, что это не мать тогда сидела верхом даже без дамского седла на огромном сером коне. Рядом на вороном сидел его дядя, что-то мрачно нашептывал ей, тревожно поглядывал по сторонам. Она уезжала и, казалось, уезжала надолго. Тонкий серый плащ, как крыло горлицы, бился на сильном ветру, а в глазах стояла печаль. Было раннее утро. Солнце еще не взошло, только блеклая полоска света виднелась на горизонте. По ее щекам текли слезы, но она их будто не чувствовала, только все продолжала торопливо нашептывать няньке, чтобы та потеплее одела детей, застегнула им под горлом колючий меховой воротник. Ланс на десять лет старше. Ланс взрослее, умнее. Он молчал, угрюмо смотрел на мать и с ненавистью – на дядю.

– Ланс, Ланс… – он все дергал брата за рукав. Нянька сказала, что если он будет вести себя тихо и не реветь, то получит потом леденец. – Ланс, куда мы едем? Почему мама плачет? Где папа, Ланс? Где он?

– Молчи, – старший прошипел и вырвал свой рукав из ручонок брата. – Отца, – веско сказал он. – здесь нет. А ведь следовало, не так ли?

Ланс спрашивал мать, но тогда он это не понял. Во дворе послышался шум. Мать вздрогнула, кони нервно заржали. Ворота тяжело распахнулись, и из них вышел отец. Он не спал, казалось, всю ночь, под глазами залегли глубокие тени, рыжая борода и волосы в беспорядке. Он грузно опирался на массивную палку – старая рана на ноге давала знать о себе. Отец оглядел всех собравшихся, и его губы скривились. Ланс сбросил руки служанки и поспешно к нему подошел. Отец этого будто не видел. Он смотрел только на мать. На нее, не на собственного брата, который ранним рассветным часом собирался тайно увезти ее навсегда.

– Что же, Гертруда, – он взял коня за поводья. Он так просто ее не отпустит. – Неужто решилась? Неужто такая глупая, беспросветная трусиха, как ты, в итоге решилась отважиться на еще большую глупость?