Андрэ Нортон: Железные бабочки [ Железные бабочки. Удача Рэйлстоунов]

Со слов графини выходило, что этот молодой человек обладает всеми качествами романтического героя. Она так лихорадочно расхваливала его, что я заподозрила в графине не просто родственный интерес к барону. Он будто бы так красив, что при первой же встрече привлекает внимание любой женщины, а его с восторгом описанные манеры показались мне присущими опытному соблазнителю. Но он вроде бы ещё и боец, известный всадник, охотник, дуэлянт — образец совершенства, который каждую женщину заставляет вздыхать и падать в обморок.

То, что графиня так явно высказывала своё восхищение им, меня слегка удивляло. Неужели она так влюблена в него, что должна постоянно о нём говорить? Настолько потеряла голову, что не заботится о том, что я могу повторить некоторые её замечания?

В то утро, когда мы наконец–то высадились на землю после утомительного морского перехода и началась последняя часть пути, графиня с застенчивым видом показала мне миниатюру этого Аполлона.

Нарисованное лицо действительно было красиво, хотя, на мой взгляд, что–то неприятное сквозило в его выражении. Одет он был в исключительно яркий мундир со множеством орденов, золотых галунов и лент. Я высказала несколько общих замечаний, когда графиня потребовала моего мнения, но мне он не показался привлекательным.

Я всё ещё неохотно держала миниатюру, которую сунула мне в руки графиня, когда полковник Фенвик сообщил, что готова наша карета. Обрадовавшись предлогу, я сунула миниатюру назад графине и заметила, что полковник взглянул на неё. Лицо его осталось бесстрастным. Он лишь бросил на меня взгляд, и я почувствовала, что меня судили и признали виновной. Может, он решил, что я поддерживаю страстное увлечение графини. Но сам–то он определённо не попытался лучше узнать меня за всё время пути, держался в стороне, а графиня всегда была рядом. Для него я ещё одна пустоголовая женщина, всего лишь ответственность, от которой он с радостью избавится, когда мы приедем.

Мне не нравилось такое отношение. Я очень хотела дать ему понять, что для меня посещение Гессена означает только одно: моя бабушка должна занять почётное место в мире, которое всегда заслуживала.

Полковник резко отвернулся, а графиня капризно поджала губы.

— Он слишком много о себе думает, — пожаловалась она. — Его отец когда–то служил с курфюрстом в Америке, его высочество стал крёстным отцом полковника, и поэтому Фенвик считает себя важной персоной. А на самом деле он всего лишь наёмник! Вы… — она немного помолчала, потом продолжила: — Ваши соотечественники когда–то изгнали его семью после вашей революции, посчитали их предателями. И потому они продавали свои шпаги за морем. Но он узнает, что о нём думают, — и скоро!

До отъезда из Мэриленда я не догадывалась о том, что полковник — потомок тори; мне сообщил об этом мистер Вестон в разговоре наедине. По моей просьбе он передал мне некую сумму в золоте; я хранила её в тайне, благоразумно решив, что золото может мне понадобиться. Но тори больше не чудовища из моего детства. И я считала его просто изгнанником, наконец–то нашедшим для себя место.

Презрительная нотка в голосе графини напомнила мне моих соотечественниц поколение назад. Это была жёсткая и отвратительная нотка, она не соответствовала характеру графини, которая на мгновение показалась совсем не такой, какой старается представиться мне.

Поездка по суше оказалась не удобнее морского плавания. Мы с графиней долгие часы проводили в большой громыхающей карете, Катрин сидела перед нами спиной к лошадям; карета раскачивалась и подпрыгивала на рытвинах плохих дорог. Полковнику и графу было лучше; они ехали верхом и держались перед нашей качающейся тюрьмой вместе с охраной. Другой небольшой отряд стражников ехал за процессией повозок и каретами с багажом и ожидавшими нас слугами.

Эти слуги по утрам уезжали вперёд, занимали гостиницу, изгоняли всех других посетителей, заправляли постели нашим бельём, готовили нам еду и ожидали нашего прибытия. Меня удивляло, что мы останавливались только в гостиницах; в моей стране в обычае навещать ближайшее имение или плантацию у дороги, где путников всегда встречают с открытым гостеприимством. Однако, решила я, европейские обычаи, по–видимому, совсем другие.

В конце концов, пережив тошноту от долгого заключения в карете, скуку бесконечных дней за плотно задёрнутыми занавесями (графиня утверждала, что от света у неё болит голова), мы в начале вечера с грохотом въехали на булыжные улицы Аксельбурга.